Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Успенская (Иоффе) Инна

Родилась в Ленинграде. Биолог.
Она и ее муж Игорь Успенский в течение многих лет были известными активистами в борьбе за право выезда евреев в Израиль.
После многолетнего отказа выехали в Израиль в 1989 году.
Живут в Иерусалиме.
Научные сотрудники Еврейского университета.
Два сына и восемь внуков

ГЛАВНЫМ ДЛЯ НАС БЫЛО — СПАСТИ МАМУ

uspenskaya1 

Мой папа, Давид Иоффе, учился в Московском высшем техническом училище (МВТУ), а потом был переведен в Артиллерий­скую академию им.Дзержинского в Ленинграде. После окончания Академии папа поступил в адъюнктуру и, за­щитив диссертацию, был оставлен при Академии в должности доцента. Мама, Циля Ерухамович, окончила педагогический институт имени Герцена, а позже филфак МГУ. Я и мой младший брат Алик родились в Ленинграде,

В 1940 году Артиллерийскую Академию перевели в Москву. Мы получили квартиру в специально построенном для Академии доме на улице Горького, в самом цент­ре Москвы. Из наших окон был виден Кремль. Помню, как иногда, поздними вечерами, мимо нашего дома проезжали правительственные машины (гово­рили даже, что Сталин и другие вожди прохаживались пешком), и обитателям дома не разрешали выходить на балконы и даже подходить к окнам.

Мои родители были целыми днями на работе и с нами, детьми, была наша няня Мария Александровна Козлова. Она пришла в нашу семью, еще когда мы жили в Ленинграде, и прожила с нами всю жизнь, до самой смерти в 1967 году. Она была умным, ярким, неординарным человеком. Родилась в деревне в Ярославской области, говорила очень распевно, произнося «о» в словах с этим звуком четко, как обычно говорили в России северяне, в отличие от центральных и южных россиян, чье «о» было похоже на «а».

В детстве няня окончила два класса церковно-приходской школы, и это было ее единственное образование. Однако, благодаря своему природному тонкому уму и огромной любознательности, она была по-настоящему культур­ным человеком. Она любила театр, с удовольствием ходила вместе с нами на спектакли МХАТа, который находился очень близко от нашего дома. Волевой характер, очень развитое чувство юмора, удивительное умение разбираться в людях, — в общем, няня была в нашей семье любимым и очень ценимым чело­веком. Ее необыкновенную привязанность к семье, великую заботу (я не могу иначе сказать) о нас, детях, мы с братом и мои родители принимали как дар судьбы.

Я хорошо помню первые месяцы войны. Осенью Москву стали постоян¬но бомбить, началась паника, все боялись, что немцы вот-вот войдут в город. В конце октября мы с мамой, няней и Аликом поехали в эвакуацию в Чкалов (Оренбург). У отца маминой подруги, известного врача Рафаила Марковича Шапиро, в этом городе жили друзья, и он попросил их найти жилье для семьи его дочери и для нас.

Уезжать было страшно. На вокзале было столпотворение. При посадке на поезд маленьких детей и вещи просто кидали в окна. Папа оставался в Москве, неизвестно было, куда его пошлют. Двухлетний Алик плакал и все время спрашивал: «Папа, почему ты не едешь с нами?» Все плакали. Рафаил Маркович, стараясь преодолеть шум толпы, кричал: «Устраивайте сквозняки!» При скученности людей и непременными в этих условиях инфек¬циями, единственно возможной от них защитой было не бояться холода и открывать окна.

В Чкалове мы поселились в большой полупустой комнате с высокими потолка¬ми. Стояли страшные морозы, у нас не было денег на дрова, чтобы отапливать комнату, и не было достаточно теплой одежды и одеял, чтобы согреться. Поэтому я даже не могла ходить в школу. Мама работала (я не помню где), папа нам присылал деньги, но этого было мало.

Алик заболел тяжелым воспалением легких. Антибиоти¬ков тогда не было, а единственное лекарство против этого заболевания — суль¬фидин — достать было почти невозможно. На страшном морозе мама целый день провела в городе в поисках сульфидина, и с огромным трудом, потратив на это все имевшиеся у нас деньги, достала несколько граммов. К счастью, этого оказалось достаточно, чтобы остановить болезнь.

Однажды поздно вечером в нашу дверь постучали. Мама открыла. Перед ней стоял военный. « Здравствуйте, — сказал он,- Я из Москвы. Вашего мужа арестовали». Мама упала в обморок. Военный и няня подняли ее и привели в чувство. «Ну что же вы так…- огорчился гость, — я же пошутил! Я пришел сказать, что мимо нашего города будет проезжать эшелон Вашего мужа, и, может быть, ему удастся зайти повидать вас». Приближалась ночь, а ночи там были беспросветные. Улицы не были освещены. Мама сказала: «Как же папа найдет нас? Нужен какой-то знак». «Давай поставим к стеклу моего плюшевого розового мишку!» — предложила я. И верно, папа, увидел в освещенном окне моего мишку и сразу нашел нас. Жаль только, что он пробыл тогда с нами всего один час.

Зимы на Урале были очень холодными. Однажды мама на морозе простояла в очереди за углем 14 часов. Она простудилась и после этого тяжело заболела.

До конца зимы и всю весну мама болела, Она очень страдала от болей. К тому времени Артиллерийскую академию перевели в Самарканд, и мы поехали туда.

В Самарканде мы встретились с папой, и жить вместе нам стало полегче. Мы сняли комнату в домике у русских на окраине города. Мебели в комнате не было. Были кровати, тумбочка и бочка. Несмотря на то, что это был азиатский город, зима выдалась на редкость холодной. Мама болела, лежала дома. Я на всю жизнь запомнила, как лежала она на кровати, накрытая кучей одеял, одежды, пальто. Для обогрева нашего жилища мы собирали навоз, кизяки. Печки не было. И мы устанавливали так называемые мангалы. Ставили на кирпичи перевернутые ведра с вырезанными окошками, ложились пузом на пол и раздували огонь, а потом сидели вокруг и грели ноги.

Жизнь была трудной. Не хватало необходимых продуктов — хлеба, масла. А тут еще нача¬лись и эпидемии: брюшной и сыпной тиф (брюшняк и сыпняк) Почти каждый день по нашей улице проходили похоронные процессии. Мама тяжело болела. Ее поместили в больницу Ленин¬градской медицинской академии, эвакуированную в Узбекистан и располагав¬шуюся в окрестностях Самарканда. Мама страдала от сильнейших болей во всем теле, не могла ходить. Врачи не понимали, в чем причина ее страданий.

Опе¬рация, которую ей сделали, следуя предположительному диагнозу, что одна из почек ушла со своего места и давит на нервные окончания, не привела к исчезновению боли. В конце концов, потеряв, видимо, надежду найти истин¬ную причину заболевания, врачи решили испробовать очень жестокий метод — шоковую терапию. Маму поместили в палату для умирающих (предполага¬лось, что ее боли — это симуляция). Будучи человеком, очень сильным и доб¬рым, она не могла поверить в такую жестокость со стороны врачей. Она потре¬бовала, чтобы к ней пришли парторг, профорг и главврач больницы, и сказала им: «Ваше профессиональное бессилие заставляет вас издеваться над больным человеком. Из-за того что вы не можете поставить диагноз, вы обрекаете меня на гибель!» Был большой скандал, и ее вернули в нормальную палату.

Папу отправили на фронт — для испытания новых пушек, в создании которых он участвовал. Первое время с нами была няня. Но скоро ее мобилизовали на работу в подсобное хозяйство. Мама вынуждена была оставаться в больнице из-за сильных болей.

И мы оказались дома одни, без взрослых. А ведь мне не было еще и десяти лет! Каждое утро я отводила Алика в детский сад, а сама уходила в школу. Школа была полупустой — из-за эпидемии тифа родители боялись отпускать туда детей. Че¬рез день я навещала маму в больнице — шла пешком примерно девять километ¬ров, так что в школу ходить мне было некогда. Как мы питались, я уже не помню. Мама в больнице собирала для нас с Аликом какую-то еду — кусочек масла, ломтик хлеба, шоколад. В детском саду детей тоже кормили скудно, и мой братик, когда я его забирала из сада, спрашивал: «А хлебушек дома есть?» Однажды он услышал чей-то крик: «Как дам в зубы!» Он решил, что речь идет о еде и сказал: «А мне можно? Я тоже хочу!»

Несколько семей из кафедры, где работал папа, в том числе и наша, нашли выход из этого тяжелого положения: они арендовали в складчину небольшой участок фруктового сада, и мы, в основном, дети, работали там. Мы окучивали плодовые деревья, поливали их, очищали от сорняков, убирали мусор. Под деревьями мы развели огороды и выра¬щивали помидоры, огурцы, лук. Особенно трудно было добывать воду для орошения. Мы, дети, вставали для этого в пять часов утра. Нам нужно было успеть направить в сторону нашего участка воду из арыка. Мы брали листы фанеры, вдавливали их в глинистое дно арыка и направляли на свою территорию. Там часто возникали стычки, за воду шла серьезная борьба. Урожай — персики, груши, урюк, был небольшой, и мы его быстро съедали. Но зато он был в этом жарком климате несколько раз в году. Наш папа был на фронте, мама болела, поэтому все старались помочь нам в этой работе.

В 1943 году появилась возможность уехать в Москву. Многие семьи не хотели возвращаться в еще более голодную и холодную столицу, но для нас главным было спасти маму.

Чтобы перевезти нас в Москву, папе разрешили приехать с фронта в Самарканд. Академии удалось достать отдельный вагон для несколь¬ких возвращающихся из эвакуации семей сотрудников. Маму на носилках привезли на вокзал. Путь от Самарканда в Москву продолжался девять дней.

Наша кварти¬ра в Москве оказалась разграбленной, мы ведь ничего не везли с собой в эва¬куацию кроме книг. Помню, среди них были академичес¬кие издания Пушкина и Шекспира, несколько томов Гоголя. Мы вошли в пустую квартиру, и я увидела на полу мою любимую куклу с оторванной головой. В Москве я пошла в школу, в пятый класс.

Маму сразу же положили в клинику Института им. Бурденко, где заме¬чательный невропатолог доктор Коновалов поставил ей диагноз — опухоль спинного мозга. Однако трудность состояла в том, что тогда еще не существо¬вало точных диагностических методов, и обнаружить местонахождение опухо¬ли оказалось серьезной проблемой, и маму оперировали в Ленин¬граде, где известный хирург профессор Бабчин сделал ей операцию по удале¬нию опухоли. Для этого пришлось сломать дужки семи позвонков. После опе¬рации маме стало лучше, но на всю жизнь остались проблемы со спиной. По¬правившись, мама поступила на работу в Издательство оборонной промыш¬ленности «Оборонгиз», где проработала литературным редактором до выхода на пенсию. Я хорошо помню День победы. У нас на стене висел репродуктор – черная тарелка. Из него прозвучала радостная весть о Победе. Но мы к тому времени уже все знали, потому что на рассвете у нас дома раздался телефонный звонок. Звонил работавший у папы на кафедре Александр Михайлович Калинин, сын Михаила Ивановича Калинина (Председателя Президиума Верховного Совета СССР). Он-то нам и сообщил эту радостную весть!

Послевоенные сталинские беззакония не обошли и нашу семью. Папа, уже в то время полковник, работал в Министерстве обороны. В связи с так называемым «делом маршала артиллерии Яковлева», которого расстреляли, группа высших офицеров была репрессирована. Одни были арес¬тованы, а другие уволены с работы, лишены армейских званий и выгнаны из партии. В их числе оказался и мой папа. Семье для существования осталась небольшая мамина зарплата. Папа каждый день уходил с утра из дома в поисках работы. Он готов был пойти работать даже дворником, но его никуда не брали. В конце концов, благодаря хлопотам одного нашего родственника, папу взяли на завод инженером. Это нас спасло.

Однажды мы получили по¬вестку — освободить квартиру в 24 часа. Это была ведомственная квартира, принадлежавшая Министерству обороны, а па¬па там уже не работал. Куда нам было деваться? Папа пошел на прием к военному прокурору Москвы. Рассказал ему обо всей нашей ситуации. Этому трудно поверить даже сейчас, но этот человек сказал папе: «Ничего не делай¬те, оставайтесь в вашей квартире, только никому не говорите, что вы были у меня». К сожалению, я не знаю имени этого человека. Но с тех пор я верю в чудеса, и готова поддержать мамину веру в людей. После смерти Сталина папу реабилитировали и восстановили в армии.

Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн