Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Ярокер Ханан

Jaroker1

Родился в 1935 году в Константиновке, Донбасс.
Инженер, работал в Москве и там же защитил диссертацию.
В Израиль репатриировался в 1995 г., живет в Хайфе.
Дочь и две внучки.

КРИК НА СТАНЦИИ ДЕБАЛЬЦЕВО

Когда началась Великая Отечественная война, мне было шесть лет, сестрёнке – около трёх. Наша семья жила в небольшом промышленном городе Константиновка в Донбассе. В городе было немало евреев, приехавших в Донбасс из других областей Украины в начале тридцатых годов, спасаясь от голодомора. Отец работал на металлургическом заводе, мама – в швейной артели. В первые дни войны отца мобилизовали в армию, мы остались с мамой. Целыми днями мама находилась на работе – артель шила обмундирование для бойцов Красной Армии. Вскоре начались бомбёжки. Стало очень тревожно. Все говорили об эвакуации. В сентябре 41-го объявили об эвакуации маминой артели в г. Кзыл-Орда в Казахстане. Нас – детей, женщин, стариков – погрузили в товарные вагоны, и начался долгий, тяжкий путь на восток, в тыл, в эвакуацию.

Jaroker2

На второй день пути мы прибыли на крупную станцию Дебальцево (сегодня поезд проходит этот путь за два часа). Был тёплый сентябрьский день. Состав поставили где-то далеко от станции на запасной путь, а нам сказали, что мы должны пройти до станции и сесть в другой поезд, ожидавший нас на первой платформе. Толпа с огромными сумками, узлами, чемоданами поплелась к станции. Идти по шпалам было тяжело. Какой-то мужчина из местных жителей предложил маме довезти вещи на тележке. Весь багаж поместили на тележку. Мама взяла нас на руки, и мы начали быстрее приближаться к станции.

Неожиданно в небе послышался шум моторов, низко-низко пролетели самолёты со свастикой, раздались взрывы. Небо заволокло дымом, начались пожары. Люди плакали, кричали, но все бежали к поезду. Наш носильщик мгновенно исчез. Мама дотащила нас до поезда, затолкнула в товарный вагон, а сама побежала искать вещи. Мы с сестрой стояли у широко раскрытой двери вагона, нас держали какие-то люди. Неожиданно паровоз загудел, зашипел, и поезд начал очень медленно двигаться. Вся станция в дыму, мамы не видно. Ужас охватил меня. Я не плакал. Нечеловеческим голосом, как затравленный зверёк, я кричал: «Мама!». Так я не кричал больше ни разу в жизни, да и ни от кого не слышал такого крика. Поезд ехал очень медленно. Мама успела догнать его и заскочить в вагон. Вещей не было. Под бомбами мы уезжали дальше, на восток.

Начался самый тяжёлый период эвакуации. На станциях можно было получить продукты в обмен на вещи. У нас вещей не было. За деньги никто не продавал. Мама поменяла на какую-то еду своё золотое колечко и демисезонное пальто.

Но этого было очень-очень мало. Мы голодали. Помню, мы с сестрой ползали по полу, искали крошки. Соседи по вагону, как могли, подкармливали нас, но у них самих было мало еды. После трёх недель езды мы уже не могли ползать и молча лежали на полу.

Поезд приближался к Саратову. Там в эвакуации жила мамина сестра, жена офицера Красной Армии. Её адрес мама знала. Она решила сойти с поезда, чтобы спасти нас от голодной смерти.

В Саратове запомнились узкие чистенькие улочки, деревянные дома с палисадниками. В одном из таких домов тётя снимала комнату. Когда мы вошли, первым делом с нас сняли всю одежду и тут же сожгли – в ней кишели полчища вшей. С меня не могли снять валенки – от голода распухли ноги. Помню, как большими ножницами разрезали мои войлочные валенки. Нас с сестрой хорошо вымыли в тазике, закутали в простыни, поскольку другой одежды не было, и усадили за стол. Дали крутое яйцо и ломтик хлеба. Я долго вертел в руках яйцо, не понимая, как его едят. Мама заплакала и показала нам, как надо есть яйца.

Постепенно мы приходили в себя и даже стали выходить во двор гулять. Но немцы продолжали наступать, Саратов уже не казался глубоким тылом. Мама разыскала в Кзыл-Орде свою артель, оттуда прислали вызов, и было решено продолжить путь в Кзыл-Орду. Тётя поехала с нами. Она чувствовала себя одинокой – муж на фронте – и не захотела разлучаться с нами.

Опять товарный состав, битком набитый вагон. Ноябрь, ночи очень холодные. Мама не отходила от вещей, боялась, что их украдут. От Саратова до Кзыл-Орды ехали целый месяц. В Кзыл-Орде мама сразу же слегла с очень высокой температурой – сильнейшее воспаление почек. Она пролежала два месяца, и с тех пор в течение многих лет, вплоть до самой смерти, страдала от почечной недостаточности.

В Кзыл-Орде мы получили похоронку на отца. Он погиб в феврале 1942 г. в боях под Ржевом. В 70-е годы мне удалось разыскать братскую могилу, где похоронен отец, и посетить её.Jaroker3

В Кзыл-Орде помню маленькую глинобитную летнюю кухню, где мы жили, арыки на улицах, саксаул и кизяки, которыми топили печку, и главное лакомство тех дней – сушёную дыню. Соседи-казахи относились к нам хорошо, приносили то ложку, то пиалу, то чашку, иногда еду. Казахские дети смеялись над нами, дразнили, но не били.

Всё это помнится отрывками, как в тумане. А вот крик на станции Дебальцево, разрезанные валенки, непонятный продукт яйцо – это я запомнил отчётливо и ярко на всю жизнь. Дай Б-г, чтобы ни у кого из детей не было таких воспоминаний.

Жизнь в эвакуации была трудной. Помню мучительное ожидание сводок с фронта. Однажды мы не спали почти всю ночь, надеясь услышать сообщение о форсировании Днепра и освобождении Киева. Как хотелось этого! Помню бесконечные очереди в продуктовых магазинах, разговоры о том, как лучше отоварить карточки, что будут давать из американской помощи. Вожделенными продуктами стали бекон, сухое молоко, яичный порошок, о существовании которых до войны мы не имели представления.

Мама и тётя много работали. Мне приходилось опекать сестрёнку, убирать нашу лачугу, помогать в готовке, стоять в очередях. Я был слабым мальчиком. В школу, которая находилась далеко от дома, меня не послали. Тётя, педагог по профессии, занималась со мной.

В 1945 году, сразу после окончания войны, мы вернулись в Константиновку вместе с тетей. Ее муж тоже погиб на фронте, и она решила быть рядом с нами. Мама вновь стала работать в артели, тётя – учительствовать. Меня приняли сразу в третий класс. Жили бедно. Часто по ночам приходилось стоять в очередях за хлебом. Помню, как судачили о соседе: «Какой богач – каждый день съедает стакан сахара!». У того было больное сердце, и ему рекомендовали пить чай с сахаром, что он и делал.

Jaroker4

В 1950 году умерла тётя, я тяжело переживал её смерть.

После седьмого класса мама отдала меня в техникум. Учителя, родители друзей уговаривали её оставить меня в школе, ведь я был круглым отличником. Но дной с двумя детьми ей было тяжело материально, а в техникуме я сразу стал получать повышенную стипендию. Насколько я помню, она составляла порядка 12-ти рублей в месяц.

После техникума меня приняли в институт. Тогда в некоторых вузах существовали отделения ускоренной подготовки инженеров из техников. Через два с половиной года я получил диплом инженера – даже раньше одноклассников. Потом была работа на заводах и в филиале Московского НИИ, открывшегося в Константиновке, аспирантура, защита диссертации и работа в Москве. Сестра вышла замуж и тоже уехала из Константиновки. Мама осталась одна. Хоть ей и было тяжело, она не удерживала своих детей, не мешала их судьбе. Дочь раввина, мама пыталась воспитать в нас еврейское самосознание. В пролетарской Константиновке, рискуя работой, родители тайно сделали мне обрезание. Помню, как в трёхлетнем возрасте родители везли меня через всю Украину показать деду, что его внук обрезан. Светлая им память!

Jeroker5