Амлинская ( Пергаменщикова) Сарра
Родилась в 1931 году и жила с родителями в г. Днепропетровске на Украине.
Фото 1948 года. Сарре 17 лет
МАМА ПРИКРЫЛА МЕНЯ СОБОЮ
Мой отец Наум Аронович Пергаменщиков в первые же дни войны ушел на фронт, даже не дожидаясь повестки из военкомата. В моей детской памяти (а мне было тогда 10 лет) он навсегда остался самым сильным, умным, добрым и красивым человеком. Перед отъездом он просил нас всё время держать связь с его заводом (он работал на металлургическом заводе, а мама на швейной фабрике). Если будет необходимость, нам помогут с эвакуацией. Но все получилось иначе. Через несколько дней после начала войны к нам приехали очень близкие родственники из Киева. Они приехали, чтобы вместе с нами эвакуироваться, так как фашисты бомбили Киев с первого дня войны. А те наши родственники, что не успели выехать из Киева и остались, все до единого погибли в Бабьем Яру в конце сентября 1941 г. Их было 11 человек. Но об их страшной участи мы узнали много позже.
В июле 1941 года немецкие самолеты бомбили город днём и ночью. По несколько раз в день гудели сирены, местное радио оповещало: «воздушная тревога», рёв немецких самолётом и падающие бомбы заглушали эти сообщения. Мы бежали в бомбоубежища, которое было расположено в подвале соседнего дома (там была ещё старая подпольная типография), не всегда успевали добежать и ложились на землю ничком, но земля тоже горела…
В одну из ночей, когда мы не успели добежать и остались дома, в подвале, где хранили уголь и дрова, случилось несчастье. Утром мы увидели ужасающее зрелище – в дом, под которым было убежище и где мы обычно пережидали бомбёжку, попала бомба –дом рухнул и засыпал всех людей, которые там спасались. Это были соседи из нашего двора, с которыми мы накануне виделись и обсуждали, что делать в этой критической ситуации. Все они погибли…
Когда немецкая армия уже была на подступах к городу, мы поняли, что надеяться не на кого и нужно бежать. Я с мамой, ее родная сестра Эстер с двумя детьми, и наши близкие родственники, которые перед тем бежали из Киева от нацистов, мы все попытались выбраться из Днепропетровска. Это было примерно в середине августа 1941 года. Целую ночь мы просидели около вокзала в ожидании эшелона. Наконец, он прибыл. Мы считали его свои спасением. Посадка была тяжелая, брали вагоны штурмом, так как это была последняя надежда. Но по пути следования эшелона с беженцами, в районе станции Краснопаловка, немецкие самолеты разбомбили наш эшелон, погибло очень много людей. Моя мама Ида была смертельно ранена и погибла. Ей было 32 года. А я чудом осталась жива, этим чудом была моя мама, которая прикрыла меня своим телом… В живых остались только тетя Эстер с двумя детьми, все остальные родственники из Киева погибли.. картина была ужасающая, горевшие вагоны, крики, плач, стоны раненых, очень много крови, всюду смерть и мертвые.. Прошло много лет, а это невозможно забыть…
По рассказам тёти Эстер – это она нашла и вытащила меня из этого мессива умирающих людей. Я в свои 10 лет никак не могла осознать и принять смерть моей мамы и всё время донимала тётю Эстер своими вопросами.
Так в 10 лет я осталась сиротой. А дальше, меня вместе с тетей Эстер и её детьми и еще несколько человек, оставшихся в живых, подобрали местные селяне, они приютили нас в погребе, мы прятались там несколько дней. Простые крестьяне, они отнеслись к нам доброжелательно, отмыли нас от грязи и крови, кормили, чем могли, дали нам одежду, они очень рисковали, так как в селе были разные люди, а за укрывательство евреев, немцы расстреливали по доносу местных. С приходом фашистов в село, начались массовые облавы, мне и тете Эстер с детьми удалось бежать ночью с людьми, которые попали в окружение и выбирались из него очень трудным путем через лес, голодные и оборванные. Нам удалось добраться до железнодорожной станции и сесть на один из последних эшелонов. Он был так переполнен беженцами, что казалось втиснуться туда было невозможно.
В этой трудной ситуации нам помог помощник машиниста, он приказал всем людям уже бывшим в вагонах, выбросить все вещи за исключением самого необходимого, только воду, хлеб и сухари оставить. Люди выбрасывали всё, что у них осталось от прошлой жизни, а у нас уже и так ничего не было. Была только одна надежда сесть в эшелон, и мы все поместились в этот эшелон- телятник, который был предназначен для перевозки скота, можно было стоять или сидеть, поджав под себя ноги. Спали по очереди, воздуха не хватало, периодически машинист делал остановку на 5-10 минут, чтобы хотя бы набрать воду, а кто не успевал, тот оставался и кто знает, какая участь их постигла
Нам объяснили, что эшелон держит направление в Среднюю Азию, и это путь займёт несколько дней, если ничего плохого в пути не случится.
По пути следования эшелона, а это было примерно 9-10 дней, люди присмотрелись друг к другу и стали как родственники, несмотря на то, что изнемогали от жажды, голода и болезней. Они делились сухарями, и последними остатками пищи, воды, помогали друг другу чем могли. Даже доброе слово надежды имело значение. Мы знали, что в нашем вагоне уже умерло 3 пожилых человека, так как условия были невыносимые. Остановили поезд на считанные минуты, отдали им дань уважения, а через 2 дня в нашем вагоне родился мальчик и наши женщины помогали роженице так самоотверженно и с такой любовью, как будто это был их сын или внук. Даже все подвинулись и сделали молодой маме отдельный уголок, чтобы она могла его кормить.
Наконец, через несколько дней мы добрались до неизвестной нам Средней Азии. Это был город Андижан в Узбекской республике. Маленький захолустный провинциальный городок, где жили узбеки и несколько русских семей, сосланные на поселение много лет назад. Приехав, мы целую неделю жили просто под открытым небом, так как нас там никто не ждал, жилья не было. Местные узбеки дали нам старые циновки и одеяла, которыми мы накрывались по ночам, и выносили нам лепешки и воду.
Надо отдать должное этим людям. В те далекие годы это был почти безграмотный, бедный народ, у них было очень примитивное жильё, семьи многодетные – по 6-8 детей, теснота, однако они пытались нам хоть чем-то помочь.
Через неделю меня определили в детский дом вместе с другими детьми, которые тоже остались сиротами; это был старый полуразрушенный хлев, в котором раньше держали животных, местные жители и наши приезжие обустроили его, как могли. Из глины и самана (трава такая) соорудили подобие жилища, которое показалось нам не таким уж убогим: всё таки крыша над головой.
Тётя Эстер с детьми жила в узбекской семье в бывшем сарайчике-кладовке, такой маленькой, что там помещался только топчан из сбитых старых досок, где семья из 3-х человек спала. Вся остальная жизнь проходила во дворе.
Настала осень 1941 года. Впервые, как говорили местные жители, за 20 лет в Андижане выпал мокрый сне, который тут же таял. В Детдоме стало сыро, дождь протекал сквозь крышу, с продуктами было плохо. Ели затируху (тёмные отруби, заваренные в воде ), жмых. Хлеб был по карточкам -300 грамм, в нем было много воды. Воду пили из арыка, где узбеки мыли ноги, а потом они пили эту же воду. То же делали и мы. Голод, теснота, грязь, вши – все эти печальные спутники войны привели к эпидемии сыпного тифа. Начали заболевать дети и в нашем детдоме. Лекарств не было, так как все медикаменты, в первую очередь, шли на фронт и в военно-полевые госпитали. Больниц тоже не было. Были построены бараки, где лежали заразные дети и взрослые, по 15 человек в каждом бараке. Люди умирали сотнями… Я держалась до последнего, но трагическая смерть моей мамы, полная неизвестность судьбы отца, бывшего на фронте, все пережитые мытарства сделали своё дело. В начале декабря я заболела сыпным тифом в тяжёлой форме: температура 40-41, всё тело в красной сыпи, потом сыпь превратилась в язвы. Когда пришла тётя Эстер, врач ей сказал, что у девочки (у меня ) начинается сепсис (т.е. заражение крови), и что она безнадёжна.
Каждый день из нашего барака выносили умёрших людей, их хоронили на окраине города, всё это место было усеяно маленькими бугорками могил, посыпанными известью, и досточками с именами умерших — это всё были наши эвакуированные, беженцы, женщины, дети, старики… Я уже была безнадёжная, теряла сознание и ничего не понимала.
По рассказам тёти Эстер, она прибежала и забрала меня из этого смертельного барака, привезла в свой двор, нашла пожилого узбека, местного знахаря, который приготовил снадобье из многих компонентов. Тётя только запомнила, что там было большое количество тёртого лука и корни каких-то целебных трав, обильное питьё каких-то отваров, это по-видимому очистило кровь и уничтожило инфекцию. Так я во второй раз осталась жива и всегда с любовью и благодарностью вспоминаю свою дорогую тётю Эстер. Целый месяц она меня выхаживала, залечивала мои язвы, которыми было покрыто всё тело..
После выздоровления я опять вернулась в Детдом, училась в школе в 4-ом классе. У нас не было учебников, тетради сшивали из старых плакатов, уроки делали при керосиновой лампе, да и керосина всегда не хватало. Всё время очень хотелось есть, ощущение это даже ночью не покидало меня, мечтала дожить до утра и съесть свою пайку хлеба (и до сих пор — хлеб –это для меня -святое). Но при всём этом я была любознательна. Училась хорошо, увлеченно, за 4 военных года учёбы получила 4 похвальных грамоты за отличную успеваемость.
Шла война, и главным лозунгом в то тяжелое время было .. «Все для фронта, всё для Победы над фашистскими захватчиками. Победа в тылу – это Победа на фронте ..» Для нас, детей войны, это были не просто лозунги, а надежда, что эта жестокая война когда-нибудь закончится и в этом будет и наш скромный вклад и наша капелька крови.
И мы не отставали от взрослых. Учились, мы дети, с 8 часов утра до 12 часов дня, а затем после 12 часов дня нас возили на подводах, заряженных волами, на хлопковые поля, на сбор хлопка. Жара 50 градусов, воды нет, кусты хлопка выше нас на две головы, их нужно осторожно наклонять, чтобы не сломать, затем из коробочек собрать хлопок, а потом полные мешки нести через всё поле. Мне было 11 лет, моим товарищам 12-13 лет, но мы шли на работу, чётко понимая, во имя чего мы это делаем. Ведь это было «белое золото», очень важное сырьё для нашей страны.
В конце 5-ти часовой работы на уборке хлопка мы получали одну чёрную лепёшку и кружку воды и возвращались в детдом, уставшие и изможденные, а ещё нужно было сделать уроки. На душе было тяжело, так как от папы не было никаких вестей. Ведь он не знал, где мы находимся. Я уже думала, что никогда его не увижу, только где-то в глубине души теплилась маленькая надежда. Шёл 1942 год, в городе появился военный госпиталь, куда с фронта привозили раненых бойцов.
2 мая 1942 г., в день первомайских праздников мы пошли организованно с нашей учительницей в госпиталь поздравить раненых бойцов с праздником. Зрелище было удручающее, совсем молодые ребята- 19-20 лет отроду, были без ног, без рук, контуженные, колясок тогда не было, о протезах и говорить не приходится, только костыли, в основном были лежачие и сидячие, были и слепые ребята. И нам было трудно и горько на это смотреть. Нам очень хотелось порадовать их своими выступлениями. Мы, дети, были для нгих как глоток живой воды.
Концерт прошёл успешно, мы пели песни- русские, украинские, еврейские (на идише), читали стихи, рассказы. Мы подарили каждому бойцу шерстяные носки, которые сами связали, мешочки для махорки и книги. Все нам аплодировали (кто мог ) и благодарили нас. В итоге нас наградили, каждому дали по 3 кусочка пирога черного с вареньем из урюка, и по 2 лепешки. Для нас это был царский подарок. Когда мы уже собирались уходить, я со своей. подружкой обратили внимание, что в самом дальнем углу палаты на койке лежит раненый. Он встать не мог, и около него стояла медсестра. Я подошла поближе и увидела человека с забинтованной головой, видны были только глаза сквозь щелочки бинтов такие печальные и какие-то отрешенные. Мне стало очень жаль этого раненного, хотелось сказать ему что-то тёплое и хорошее. И я просто по своей детской наивности ему сказала «дяденька, выздоравливайте, когда мы в следующий раз придём, чтобы Вы уже сидели на кровати.» И вдруг я увидела, как широко раскрылись эти глаза, бинты стали влажными от слёз, и в один миг я поняла, что это мой папа Наум, он жив, он не погиб!!
Я кричала и плакала от радости, сбежался весь госпиталь. Воистину Бог повернулся ко мне лицом… Никогда не забуду этой минуты, этой встречи. Прошло 68 лет, до сих пор помню это состояние неповторимого счастья. Мой папа жив!
Узнав о трагической гибели мамы, отец очень переживал это страшное известие, через месяц он выписался из госпиталя и опять ушёл на фронт. Письма, маленькие треугольнички, приходили очень редко, а затем вообще перестали приходить…
Шёл 1944 год, когда все все уже надеялись на нашу победу над фашистами, ведь наши войска успешно шли в наступление.
К великому сожалению мой папа не дожил до Победы, до этого светлого радостного дня. В мае 1944 г. пришло горькое извещение о гибели моего папы на фронте.
« в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, находясь на фронте, ваш солдат Пергаменщиков Наум Аронович … погиб в январе 1944 г. “». Ему было всего 39 лет. Примерно в это же время погиб его родной брат Аврам и двоюродный брат Сёма.
Для меня это был такой удар по всем моим детским надеждам. Я долго не могла поверить, что это несчастье действительно случилось; забегая вперед- целый год после окончания войны я бегала в свои 14 лет на вокзал встречать поезда. Солдаты, выжившие в этой войне, возвращались домой, раненые искалеченные, но все же живые. А я всё надеялась, а вдруг и мой папа вернётся. Но увы… чуда не произошло. Так он и остался в моём сердце, в моей памяти –молодым, сильным и красивым человеком. Самая страшная и невосполнимая потеря, это гибель наших родителей.
У моих родителей нет могил, они сгорели в огне Катастрофы. И всю жизнь меня тяготила мысль, что мне негде было поклониться могалам моих родителей. Мы жили в Киеве после войны и когда мы шли к памятнику Неизвестному солдату, мои дети-близняшки знали, что мы вспоминаем их дедушку и бабушку Наума и Иду, погибших на той войне..
В Израиле я очень благодарна работникам музея Яд вашем, которые по моей просьбе прислали мне листы свидетельских показаний в 1999 году. Я их заполнила и отправила в Иерусалим, и тем самым дали мне возможность увековечить память о моих родителях в стенах нашего Израильского музея, Яд Вашем.
В августе 1945 года тетя Эстер забрала меня из детского дома, и я вместе с ней и её детьми возвратились к себе на Родину в Днепропетровск. Это было радостное и вместе с трем печальное возвращение, дом наш был полностью разрушен, жить было негде, так как почти весь город лежал в руинах.
Пришлось начинать жить с нуля, без крыши над головой, без всякой материальной и моральной поддержки. Опять предстояла тяжёлая борьба за выживание, чтобы найти достойное место в жизни. Из всех мужчин, ушедших на фронт из нашей большой семьи (у моей бабушки Сарры, в честь которой меня назвали, было 7 детей. Из них- 5 сыновей, у второй бабушки, со стороны папы, было 6 детей- из них 3 сына, и у них уже тоже были дети старше 18 лет, которые тоже пошли воевать); так вот –из 14 мужчин из нашей семьи, ушедших тогда воевать, возвратились только трое: Лисс Михаил –военный врач хирург, заведовал эвакогоспиталем, в будущем профессор; Лисс Израиль – прошедший две войны 1939 — 1945 гг.- вернулся инвалидом, и Яков Ломазов- старший сын тети Эстер – ст.лейтенант, прошёл войну 1941-45 гг, дошёл до Берлина, вернулся в 24 года инвалидом, в мирное время работал врачом.
Так что родственников осталось очень мало. Многие погибли в эвакуации, в Кургане на Урале от холода и голода, многие погибли в Бабьем Яру в Киеве, Умани,, по пути следования эшелонов с беженцами, которые немцы без всякой жалости обстреливали и бомбили. Такая печальная участь постигла не только нашу семью, погибли миллионы. И не надо делить людей, выживших и переживших эту войну, на определенные категории, надо понять, что в этой страшной войне с немецким фашизмом каждый человек хлебнул горькую чашу страданий военного лихолетья, бед, несчастий и потерь, самых дорогих родных и близких людей.
Нам евреям, жившим в странах исхода, в СССР (в галуте), особенно на Украине, где всегда был антисемитизм, завидовали, что мы евреи сплоченный народ, иначе бы мы не выжили. Так будем же сейчас в своём государстве, на земле обетованной, милосердны к тем, кто ещё остался жив и может рассказать правду о войне, о страданиях нашего народа, о переживших Катастрофу, хотя бы для того, чтобы эта катастрофа никогда не повторилась, чтобы наши дети и внуки знали обо всём из наших уст и сохраняли память о погибших на войне ради жизни на земле. Всё пережитое в той страшной войне, оставило тяжёлый след в моей будущей жизни. Я пережила 6 тяжелых операций и стала инвалидом второй группы, ещё живя в Киеве, но это уже другая послевоенная история…
Вот, как могла, изложила события, происходившие со мной и членами нашей семьи во время той войны . Написала только самую малость того, что я пережила ребёнком, так как эти воспоминания очень больно и тяжело проходят через мое сердце, и никто и ничто не сможет вернуть потерянное, украденное у меня детство, здоровье, подорванное войной, а самое тяжелое- гибель моих родителей и самых близких людей.
Да будет благословенна память о них …