Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Розенбойм Ира

Родилась в 1935 году в Одессе. В 1941-44гг. находилась в эвакуации в Азербайджане. В 1944 году вернулась в Одессу.

КАК МЫ БОЛЕЛИ И ЛЕЧИЛИСЬ В ЭВАКУАЦИИ

Я родилась в Одессе и свои первые счастливые годы прожила в этом чудесном городе.

22 июня 1941 года началась война. Немцы бомбили Одессу. Мне к этому времени было пять с половиной лет, брату еще не было трех. У нас еще была сестра Злата семнадцати лет. Наш отец ушел на фронт добровольцем, так как его год рождения еще не призывался. Перед уходом он сказал сестре: «Защищать родину должны все ― от молодых до стариков. Но ты на фронт идти не должна, так как у тебя на руках двое детей. — При этом он имел в виду, что наша мама к тому времени была инвалидом. — Ты должна помочь матери воспитать детей».

Добровольно уйдя на фронт, отец оказался со своей частью в октябре 1941 года в окружении; он сам вызвался пойти в разведку и не вернулся. Позднее мы получили извещение, что он «пропал без вести». Лишь в 1947 году мы достоверно узнали, что он погиб.

У мамы был племянник, который служил в Красной армии, кажется, был уже капитаном. Когда стало известно, что Одессу будут сдавать, он пришел к нам и сказал матери: «Соня, бери детей подмышку и минимум вещей. За вами завтра придет грузовик, вот талоны на эвакуацию на теплоходе «Крым»». И 14 сентября моя мама с тремя детьми и её младшая сестра с двумя мальчиками направились в порт.

До сих пор перед моими глазами стоит картина: Мы едем на грузовике по горящему городу, сквозь дым и пламя мы спускаемся в порт. Там нас посадили на теплоход «Крым», который вывозил раненых. Раненые лежали на всех палубах. Нам, детям, давали галеты, и мы кормили тех из раненых, кто не мог сам кушать. К тому времени мы уже знали, что незадолго до того вышедший из Одессы теплоход «Ленин» подорвался на мине и затонул. Наш теплоход сопровождали советские эсминцы. Немецкие самолеты бомбили нас. Но с эсминцев по ним стреляли из зенитных орудий. И на наших глазах был сбит один немецкий самолет. Мы, дети, радостно кричали «Ура!».

Наконец, без повреждений мы дошли до Новороссийска. Там нас высадили на берег вместе с ранеными. Сутки мы ждали поезд, на котором должны были ехать дальше. Ночью, когда мы спали, нашу семью обворовали: украли половину вещей. Утром нас и раненых погрузили на поезд, и мы поехали дальше. И снова на нас совершили налет немецкие самолеты, на этот раз поезд разбомбили. Много людей погибло, в основном раненых. Мы же остались невредимы. Затем нас посадили в арбу, которую везли волы. Я помню, как возница им кричал: «Цоб-цобе, цоб-цобе!» Но волы двигались медленно, ехали мы очень долго. По дороге нас снова бомбили. Было страшно. Однажды, когда мама плакала, мой трехлетний братик сказал ей: «Мама, не пачь и не бося, я выласту бошой, поставлю на делево стучик на стучик и убью этого Гитера» («Мама, не плачь, не бойся, я вырасту большой, поставлю на дерево стульчик на стульчик и убью этого Гитлера»).

На волах мы доехали до города Махачкала. Там нас вместе с другими беженцами разместили в фойе кинотеатра. Здесь мы целую неделю спали на цементном полу. Затем беженцев начали отправлять через Каспийское море в Среднюю Азию. Но я заболела, у меня обнаружили высокую температуру. Меня забрали в какую-то комнату, которая оказалась изолятором; там я лежала на столе. В тот день, когда надо было садиться на пароход, мама и тетя решили забрать меня. Но пришли врачи и определили, что у меня корь, и хотели забрать меня в какую-то больницу. Мама и тетя ответили, что никуда меня не отдадут, а на пароход садиться не будут. Так мы не попали в Среднюю Азию.

Было еще несколько больных стариков, которых нельзя было перевозить пароходом. Тогда нам выделили маленький автобус и повезли по Старо-Грузинской дороге в сторону Кавказского перевала. И когда мы подъезжали к перевалу, наш шофер сделал остановку, чтобы зайти в чайхану. Что он там ел и пил, мы не знали. Но когда мы поднялись в горы, автобус перевернулся. На наше счастье, мы сидели с правой стороны, а автобус упал на левую сторону, на ту, на которой сидели старики. Кое-как мы выбрались из автобуса и сели на обочину дороги. Мимо проезжали груженые машины, но ни одна из них не остановилась. Кто-то привязал белую мужскую сорочку к длинной палке и этим стали махать. Но бесполезно. Становилось темно. Моей маме показалось, что она услышала пение и увидела огоньки. Она повеселела и сказала, что это поют украинские девчата. На что один старик ответил, что это воют шакалы, и если мы отсюда не уедем, нас они съедят. Стало страшно.

Наконец, одна машина остановилась и забрала стариков. Через некоторое время остановился грузовик, который был загружен до самого верха, а груз был перевязан веревками. Веревки развязали, нас, семь человек, уложили на этот груз и перевязали веревками, чтобы не упали. Одна женщина во время движения громко плакала. Шофер сказал, чтобы она замолчала, так как скоро мы будем проезжать одно место, где от крика может обрушиться на нас лавина и мы все погибнем. Она не переставала плакать, тогда ей завязали рот платком.

Так мы переехали через перевал и оказались в городке Закаталы, расположенном в горах. Мы переночевали в местной маленькой гостинице, но когда утром проснулись и встали, обнаружили, что моя старшая сестра встать не может: у нее «отнялись ноги». Ни больницы, ни поликлиники в этом городке тогда не было. На всю округу был один фельдшер. На третий или четвертый день он пришел, осмотрел сестру, подозвал нас, детей, и сказал: «Лекарств у меня нет. Но вы, дети, можете её сами вылечить. На улице растут яблоки и орехи. Собирайте их, чистите и давайте ей кушать ― один ― полтора килограмма яблок и пять, шесть орехов в день. И давайте ей воду из родника, который находится недалеко». Мы, дети, все, что он сказал, выполняли. И через три месяца сестра встала на ноги. Правда, она была очень худой — «кожа да кости», но молодость взяла своё. И примерно через месяц она пошла служить в войска МГБ, работала при тюрьме.

Нас поместили в большой длинный барак, который не отапливался. Спали мы на полу. Сестре выделили одно грушевое дерево, и мы ели груши ― и сырые, и вареные, и жареные. Мама и тетя умудрялись даже делать из них масло. А из листьев сделали матрацы и теперь на полу мы спали на этих матрацах.

В конце 1943 года в этом городке открыли военный госпиталь, в который привозили с фронта в основном тяжелораненых. И если они выживали, их уже «списывали», то есть на фронт больше не отправляли. Моя тетя, младшая мамина сестра, работала в этом госпитале санитаркой. Среди раненых она постоянно искала наших близких ― своего мужа и нашего папу. Когда она приходила с работы, мы, дети, молча смотрели ей в глаза. Она в ответ говорила: «Нет». В госпиталь не поступало ни одного одессита, ни одного украинца. Но в один из дней она пришла с работы, лицо её сияло радостью, а глаза были печальные. Мы все притихли, окружили её. Она сказала, что привезли одного парня-одессита, что это у него шестое ранение, что ему уже сделали очень сложную операцию, что вряд ли он выживет. Неделю он был без сознания. Когда он очнулся, то сразу спросил: «Когда меня выпишут из госпиталя?» Он пробыл в госпитале два месяца и каждый день твердил врачам, медсестрам и санитаркам, что он ― одессит и его долг — первым войти в освобожденную Одессу.

При выписке из госпиталя он уговорил главврача признать его годным к боевым действиям. Главврач выполнил его просьбу. Одессита охватила такая радость, что, выйдя от главврача и встретив мою тетю, поднял её на руки — а он был двухметрового роста ― и стал танцевать, напевая одесскую песню. Опустив её на пол, он сказал: «Я еду в свою часть и первым войду в Одессу».

На другой день, когда тетя (её звали Женей) шла на работу, недалеко от нашего дома она увидела одессита, которого, кстати, тоже звали Женей. Он шел и шатался. И когда они поравнялись, он успел сказать «Женя…» и упал без сознания. Она дотронулась до его головы и почувствовала сильный жар. Где взялись у нее силы, но она приволокла его в наш барак. Он бредил. Вскоре тетя привела к нам из госпиталя врача. Врач сказал, что Женя нетранспортабелен. Мы оставили его у нас. В нашей комнате был единственный настоящий матрац. Его мы положили в имешуюся в комнате нишу, а на него ― дядю Женю. А нам, детям, сказали, что его выздоровление ― в наших руках. Соседка-армянка нам показала, какие растения мы должны собирать на опушке леса. И каждый день мы собирали там «мать-и- мачеху», подорожники и другие растения. Мама ежедневно делала из них свежий отвар, а мы поили дядю Женю из кружечки. Кроме того, мы, дети, должны были два-три раза в день переворачивать лежащего дядю Женю, чтобы не «застоялись» его легкие. И мы все вместе поворачивали его ― сначала тело, потом ноги. И дядя Женя начал поправляться. Но у него не было документа, чтобы получать по карточкам хлеб. А купить его было негде ― в городке его не продавали. Моя старшая сестра получала на всю семью полбуханки черного-черного хлеба в день. Нас было четверо детей и трое взрослых. Этот хлеб делился на семь равных частей. И каждый из нас оставлял кусочек для больного дядя Жени.

Месяца через полтора дядя Женя встал на ноги. Мы учили его ходить, гуляли с ним в лесу. Потом он уехал на фронт. Ежемесячно мы получали от него «треугольники» — фронтовые письма. В них он сообщал, как его часть продвигается к Одессе, и обещал, что как только Одесса будет освобождена, он всей нашей «голоте» (так он нас называл) пришлет вызов, так как города, которые только освобождались, некоторое время были закрытыми.

И вот мы узнали, что 10 апреля 1944 года Одесса освобождена, что дядя Женя в числе первых вошел в неё, что он назначен комендантом города. Через некоторое время мы получили документы, по которым могли вместе с воинскими частями, передвигавшимися на запад, ехать в Одессу. Мы начали собираться в дорогу.

Но в конце сентября я заболела брюшным тифом. Две недели я пролежала в больнице. Но в тот день, когда меня должны были выписать, у меня обнаружили очень высокую температуру. Врачи осмотрели меня и нашли на ноге ниже бедра большой нарыв, а опухоль обволокла всю ногу. Лекарство (красный стрептоцид) не помогало. На консилиуме врачей даже было высказано мнение об ампутации ноги. Я лежала в крохотной палате одна, а по ночам возле меня дежурила, сидя при зажженной «коптилке», старая азербайджанка. Она решила лечить меня народными средствами. В палату доставляла кипящую воду и прикладывала к моей ноге горячие компрессы; через несколько дней нарыв прорвало. После этого она горячим настоем трав промывала рану. Все эти дни она в палату никого не впускала. Но когда рана очистилась от гноя, она позвала врачей и маму.

Этим мои болезни не закончились. Вскоре у меня сжались челюсти: я не могла разговаривать и принимать пищу. Старая азербайджанка каким -то образом заливала мне в рот настои из трав и, сидя у моей кровати, повторяла: «Скажи мама…» Наконец, мой рот разжался и я тихо сказала: «Мама». Это было рано утром. Старая азербайджанка выбежала в коридор и радостными криками разбудила весь госпиталь. Ко мне в маленькую палату приходили и врачи, и больные. Все они радовались моему выздровлению. В октябре меня принесли в наш барак. В мои девять лет я весила 15 кг. Меня мои близкие «откармливали» и поставили на ноги, как некогда дядю Женю.

В конце октября мы двинулись в путь ― через Баку, Тбилиси … Ехали мы в «теплушках»вместе с солдатами. Они делились с нами американской тушёнкой, яичным порошком. На остановках они выходили из вагона, становились в кружек и напевали «Яблочко», я танцевала, а они хлопали.

В Одессу мы приехали в декабре 1944 года. Мы увидели разрушенные дома, на многих из них надписи «Мин нет». Уцелевшие дома были без окон, а многие и без дверей.

В январе 1945 года открылась школа, я пошла учиться. Было холодно и голодно. На больших переменах нам давали похлебку из отрубей. Чтобы согреться, мы танцевали и пели революционные песни, которым нас обучала учительница, бывшая подруга сестры Ленина.

…Ночь на 9 мая 1945 года мы проснулись от неимоверного шума. Раздавалась стрельба, играла гармошка. В одном из окон был выставлен радиотраслятор, и мы услышали голос Левитана. «Победа! Победа!» И все ― от детей до стариков ― выбежали во двор, пели, танцевали, радовались и плакали….

Так закончилось мое военное детство.

Подготовил А. Цфасман (Германия)