Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Рефас Григорий

На северо-востоке Литвы, между семью озерами, одно из которых носит название Зарасайтис, распо-ложен городок, в котором в январе 1927 года родился Григорий Ирмович Рефас. В те времена этот городок с населением около четырех тысяч человек, располо-женный в 180 км от Вильнюса, назывался Эжеренай. В 1929 году он получил нынешнее название Зарасай.

Зарасай

В те времена больше половины населения городка были литовские евреи, которые довольно дружно жили с местными литовцами и русскими староверами, посе-лившимися в городке с петровских времен.

Отец мой был рыбаком и работал на хозяина. Он не в состоянии был самостоятельно прокормить своих детей, и спасала нас только помощь еврейской общины.

Чем крепче становилась новая власть в России после Октябрьской революции, тем сильнее идеи коммунизма проникали в молодые головы Зарасайской бедноты. А наиболее вовлеченными в антибуржуазную деятельность оказались по большей части евреи и русские. Не обошла стороной эта участь и моего старшего брата Шолома, рабочего типографии.

Он был коммунистом — подпольщиком, и я, будучи совсем мальчишкой, уже в 1939 году выполнял отдельные его поручения. Часто мне приходилось скрытно рас-клеивать по городу листовки с призывами к борьбе про-тив буржуазного правительства Литвы.

Когда в Литве установилась власть Советов, литовцы, в отличие от евреев и русских, ее не приняли и встретили в штыки. При новой власти буржуазные и национали-стические элементы подлежали высылке в Сибирь. Под эту депортацию попал и мой близкий друг Алекс Лукашавичюс, отец которого служил полицейским в городе.

С началом Второй мировой войны литовцы, члены сохранившихся ячеек различных националистических организаций, воспрянули духом и с энтузиазмом встали на немецкую сторону. Когда под натиском врага части Красной Армии отходили на восток через Зарасай, то местные литовцы стреляли по ним из засады со всех сторон. Вслед красноармейцам били из пулемета даже с крыши местного костела.

Отец наш не хотел покидать Зарасай и говорил, что немцы в 1914 году показали себя порядочными людьми, и все слухи об их зверствах — это не более чем пропаганда, но мой старший брат, коммунист, подогнал к дому грузовик и заставил всю семью залезть в кузов, и мы двинулись на Восток. После ухода Советов из города со всей звериной страстью начались еврейские погромы.

Литовцы, вступившие в ряды сформированного в округе полицейского карательного батальона, устроили массовый расстрел евреев. Для начала к этому месту, расположенному в семнадцати километрах от города, пригнали пятьдесят военнопленных и, прежде чем их расстрелять, готовясь к «акции», заставили вырыть большой ров. К расстрельной яме пригнали не только евреев нашего города, но и евреев-беженцев из соседних городов и стран, застрявших в Зарасае вследствие закрытой границы с СССР, и литовцы принялись за дело. Руководил расстрелом единственный немец-офицер. Из восьми тысяч расстрелянных в тот день евреев удалось выжить только двум. Один из них, мой друг Мендель Дойч, упал в яму недобитым, ночью выполз из могилы и вместе с еще одной выжившей при расстреле девочкой выбрались и нашли пристанище в семье староверов По-бойных. Эти люди скрывали их у себя на хуторе больше двух лет.

Несколько выживших евреев Зарасая, и я в том числе, в 50-е годы собрали деньги и поставили два памятника убиенным на этом лобном месте: один — евреям Зарасая и рядом второй — с пятиконечной звездой — рас-стрелянным красноармейцам, которых перед «акцией» убили литовские полицаи.

Бегство на Восток

Когда, благодаря моему брату, мы доехали до гра-ницы с Россией, то нам не позволили ее перейти. На всех дорогах стояли красноармейцы и пограничники, держа стволы винтовок наперевес, и мы слышали от них только одно и то же: «Назад! Возвращайтесь по домам!». По-скольку это была уже граница с Латвией, мы остались на «ничейной земле», в селе, заселенном русскими и латы-шами. Спали на сеновале, подрабатывали у местных за кусок хлеба. Однажды ночью нас разбудил крик хозяина: «Убегайте! Быстро! Немцы идут!»

Мы вновь кинулись к границе — там уже не было ни-кого из заградотрядовцев. И началось массовое бегство. Тысячи людей бежали по дорогам и лесам на восток. Нас постоянно бомбили, многие погибли или просто не могли идти дальше. Это была по-настоящему «кровавая каша» — люди гибли сотнями, а то и тысячами. Среди беженцев постоянно витали слухи: «немцы обошли слева, немцы обошли справа», кругом смерть и жуткая паника.

Во время одной из бомбежек я отстал от семьи и потерялся. Когда все затихло, то я не смог найти своих родных, на дороге лежали одни трупы и раненые. В это время мимо шла отступающая группа красноармейцев, я пытался им что-то сказать, объясниться, но я абсолютно не знал русского языка. Среди них оказался еврей в звании капитана, и он заговорил со мной на идиш. Он посадил меня на попутную машину-полуторку, и таким образом под бомбежками я добрался до Ржева. Здесь собрали больше двух сотен детей из Прибалтики, отставших от своих семей, но было немало и таких, которых сами родители, утратившие надежду выбраться из этого кошмара и ада, отдавали красноармейцам, отступавшим на машинах и имевшим хоть какую-то призрачную возможность добраться до линии фронта. Во Ржеве нас посадили в восемь товарных вагонов и отправили в Ленинград, но мы не проехали и десятка километров, как налетели немецкие самолеты и наш поезд разлетелся на мелкое крошево. Это было страшным потрясением… Детские трупы вдоль полотна железной дороги, горящие вагоны… Оставшихся в живых детей посадили на грузовики и отправили в Москву.

Здесь, на вокзале, переписали наши имена, покор-мили, помыли, дали какую-то одежду, снова погрузили в поезд, и оказались мы в Башкирии, на станции Туймазы, откуда нас распределяли по деревням, по три человека на деревню … Башкиры к детям из Прибалтики отнеслись прекрасно. Я попал в маленькую деревушку, мне дали лапти. Старик, у которого меня поселили, принял меня как родного. Вот так посчастливилось уцелеть.

Доброволец

Весной 1942 года из Башкирии меня отправили в ФЗУ в Куйбышев, и после шести месяцев обучения я стал работать токарем на военном авиационном заводе №51. Жили мы в общежитии, но часто приходилось спать прямо в цехах возле станков. Завод выпускал штурмовики ИЛ-2, но были у нас и цеха, изготовлявшие мины. Ра-ботали по сменам — восемь часов через восемь.

Я был стахановцем, норму перевыполнял, и за это в качестве премии в заводской столовой выдавали допол-нительную порцию каши и стакан морса. Весь рабочий коллектив авиазавода имел бронь от призыва в армию. Осенью 1943 года я случайно столкнулся с солдатом из 16-й дивизии, который возвращался из госпиталя на фронт, и он сказал мне, что мой родной брат Фишель и двоюродный брат Максим Соломяк после ранений находятся в запасном Литовском батальоне в Балахне. И я, решив попасть на фронт в свою национальную диви-зию, «дезертировал» с завода. До Балахны добрался в октябре и нашел Максима Соломяка. Он был ошеломлен: «Так ты живой? Как же ты нас нашел!?» Брата Фишеля здесь не оказалось, потому что к этому времени его уже «списали под чистую» из армии, и он работал портным в тылу. Я попросил Максима помочь мне попасть в дивизию добровольцем. И он, поразмыслив, предложил изменить год рождения, так, чтобы меня, как совершеннолетнего, могли взять добровольцем. Так с его легкой руки моим годом рождения стал 1926-й. Я был зачислен в запасной батальон, состоявший сплошь из литовских евреев и русских Литвы, возвращающихся в дивизию после госпиталей и ожидающих отправки в свою часть. На сутки давали 600 граммов хлеба и кашу три раза в день, проводились какие-то занятия по боевой и строевой подготовке.

В последних числах декабря нас переодели во все новое и направили на фронт в 16-ую СД. По дороге ста-рые опытные солдаты продавали и меняли на станциях наши шинели, гимнастерки и прочее солдатское обмун-дирование на еду, и когда мы прибыли в свою дивизию, то выглядели как банда беспризорников-оборванцев. Тыловики 16-й СД, увидев нас, схватились за головы. Нас снова переодели, выдали оружие и стали распределять по полкам. Группу, в которую я был определен, привели в 156-й стрелковый полк, которым командовал литовец, полковник Луня. Стоим возле штаба, ждем, когда нас за-берут «покупатели» из батальонов, и вдруг слышу крик: «Ты как сюда попал!?» Оборачиваюсь,… стоит передо мной бывший сосед и друг моего старшего брата Лева Фельдман.

Я прошу его: «Лева, только молчи, никому не говори, с какого я года рождения на самом деле». Фельдман за-брал меня в полковой взвод автоматчиков, в котором он был помощником командира взвода. Штабной писарь записал мои данные, и мы отправились в расположение взвода.

Своей роты автоматчиков в полку не было, был толь-ко отдельный взвод из 25 человек. Большинство бойцов взвода были земляками: кто из Каунаса, кто из Шауляя, и среди нас было несколько ребят из Зарасая и его окрестностей. Взводом командовал литовец, лейтенант Янкавичус, а я был самым молодым солдатом этого взвода.

Из книги Григория Нисенбойма «С войной покончили мы счеты…»