Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Кипнис Ефим

Стремление выжить

Родился я 27 июля 1931 года в г. Житомир. Мои родители были религиозными евреями. Отец, Иосиф Меерович, выходец из Польши, а мать, Лифша Шойлевна Ленцнер, родилась и проживала в г.Тульчин, Винницкой области. Мои будущие родители повстречались и поженились, когда мой отец служил в дивизии Щорса, расквартированной в Тульчине.

Кроме меня в нашей семье было еще двое детей – мои брат Мирон и сестра Бэлла. Жили мы на 3-ем этаже в доме №55 по ул. Ленина. Квартира была прекрасная, с балконом, обставленная старинной мебелью вишнёвого цвета, сделанной из дуба, унаследованная от ранее очень богатого маминого отца.

Я хорошо помню 22 июня 1941 года. В шесть утра мама меня разбудила, надо было идти в магазин за хлебом. Стоя в очереди, я слышал, как люди перешептывались, что ночью бомбили Житомир, а когда заговорила «тарелка», висящий на столбе радиотрансляционный динамик, мы узнали о том, что Германия вероломно напала на СССР. В семье, не раздумывая, однозначно решили бежать в глубь страны. Четвертого июля родная сестра моего отца, Фаня, пришла к нам, и моя мама предложила ей бежать вместе. В ответ она сказала, что решила остаться, потому что у неё четверо детей, она работает учителем, а директор школы Мельниченко заверил ее: «Фаня Марковна! Вам нечего бежать, Вы уважаемый человек, и никто Вашу семью не тронет».

Пятого июля 1941 года на товарных открытых углярках наша семья бежала из Житомира, а шестого немецкие войска вошли в город. Забегая вперед, замечу, что возвратившись в Житомир по окончании войны, мы узнали о трагедии тети Фани и ее семьи. Как только фашисты овладели городом, директор школы Мельниченко с белой повязкой на руке пришел к ним с полицаями и арестовал её и детей: Володю, 14 лет; Розу, 12 лет; Филю, 6 лет и Клару-2,5 года. Их отца, Иосифа Фукса, бывшего директора школы, расстреляли еще в 1937 году советские власти, которого спустя много лет реабилитировали.

Тётю Фаню с детьми поместили в сарай, а на 3-ий день тот же директор школы их расстрелял, собрав для этой показательной процедуры множество жителей города.

Неприятностью для этого подонка явилось лишь то, что старший сын тёти Фани, Володя, сумел сбежать из сарая, о чем и рассказал нам после войны.

Говоря о тяжелых физических потерях в годы Второй мировой войны, отмечу, что наша семья потеряла в Украине -29 человек, на территории России -5 человек, на территории Польши-4 человека, в Голландии -1-го человека и на фронте в ходе боевых сражений с фашистами – 3 человека. Всего 42 человека!

Наша семья бежала, взяв с собой только предметы первой необходимости. Ужас начался уже с первых минут, как только мы забрались в железнодорожный вагон углярки. Состав стоял у моста, как вдруг налетели пикирующие Мессершмитты и стали поливать из пулемётов по людям в открытых вагонах и бомбить мост. Это был кошмар. Вой самолетов, крики и кровь людей. Какой-то охранник стрелял из винтовки во вражеские самолёты, и в одно мгновение, смотрю, а он уже лежит на земле весь в крови.

В эти минуты мы с братом впервые увидели лицо фашистского пилота на низко летящем самолёте. К вечеру наш состав тронулся. Тяжким воспоминанием является короткая остановка на станции Ясиноватая. Фашистские самолёты её долбили день и ночь, не было возможности даже воды набрать, сплошной вой самолётов и крики людей. Нечто подобное случилось и на станции Знаменка. Постепенно моё юное сердце и разум привыкли к этим повседневным ужасам.

Наше бегство от фашистов прерывалось семь раз. Мы побывали в Белой Церкви, Полтаве, Днепропетровске, Таганроге, Тихорецкой, Сталинграде и затем в совхозе, расположенном в 70 км от Сталинграда. Там мама сказала: «Будь, что будет. Дальше бежать нет сил».

Я обязан воздать должное женщинам, нашим матерям. Они проявили истинный героизм, терпение и выносливость в самых критических для жизни ситуациях. Вечное им уважение и благодарность за героизм и теплоту.

Отец мой был призван в армию и отправлен на фронт. Спустя три месяца, после контузии, он пришёл к нам на неделю и вновь отправился воевать. Отец рассказывал, что, находясь в окопах, утром, днём и вечером он молился, а солдаты его подбадривали: «Молись, Иосиф, и за нас тоже». Правда, некоторые сослуживцы подсмеивались над его религиозностью.

Осталась в памяти наша жизнь в Тихорецке и Сталинграде. Город Тихорецк — это район проживания казачества. Юношеская любознательность влекла меня с братом каждую субботу наблюдать, как казаки в полной военной экипировке обучаются на скаку рубить голову врагу, тренируясь на бутафориях, изображавших человека в натуральную величину.

В Сталинграде мы жили в будке площадью не более 6 метров, которая находилась недалеко от пристани. Тогда же мы познали, какими вкусными бывают арбузы. В тот год урожай арбузов оказался большим, а доставлялись они из знаменитого Быково. Мы ходили на пристань добывать арбузы, которые рабочие разгружали вручную. Как только очередной арбуз падал и разбивался, жаждущие поживиться, а их было не мало, с позволения начальства набрасывались на «подарок судьбы». Добычу мы тащили в семью, уложив арбуз в рубашку, завязав ее со стороны рукавов. Эту акцию мы иногда проводили по три раза в день. Поскольку хлеба в доме бывало мизерно мало, голод мы утоляли арбузами, благо урожай был громадный настолько, что хозяйственники едва справлялись с его обработкой.

В Тихорецке мы прожили чуть более месяца, а в Сталинграде на два дня меньше. Немцы все время наступали нам на пятки. Из Сталинграда мы бежали в совхоз, который был в 70 км от Сталинграда, рядом с большой узловой ж/д станцией Поворино, которую я часто посещал. В совхозе нам дали одну комнату в бараке, который стоял на железобетонных столбах, так что под домом гулял ветер. Барак был деревянный, в комнате, площадью 18 м2, в углу стояла печурка размером метр на метр, высотой 80 см, посредине чугунная плита и 4 горелки. Топили плиту дровами, а дрова надо было рубить в расположенном недалеко громадном лесу. К этому времени в нашей семье произошло пополнение — родилась сестричка Александра.

Брат Мирон пошел работать прицепщиком, и он почти не ночевал дома, поэтому на мои плечи легла ответственность обеспечивать семью едой, дровами и тому подобным. А мне-то было всего 11 лет, шёл 1942 год с суровой зимой. Иногда я уклонялся от своих прямых обязанностей. Был у меня друг, Виктор Амочаев, мы всегда и везде были вместе, он был моим ровесником. Мы часто уходили из дома на 2-3 дня, но возвращались не с пустыми руками. В качестве «трофеев» приносили крупу, иногда жмых, одежду, в общем, что «Бог пошлет». Однажды «Он» послал мне добротную одежду, естественно, с чужого плеча.

Случилось это в районе полустанка, расположенного в 30-ти километрах от Сталинграда, куда мы доехали в тамбуре вагона с горючим. По дороге к паровозному депо, передвигаясь по склону балки, увидели несколько убитых немцев.

Трое лежали с пристреленными лошадьми. С одного из них, замерзшего, левая нога которого оказалась под брюхом лошади, я снял жёлтую шинель, правый ботинок и кожаную сумку, в которой был парабеллум с комплектом патронов в дисках. Чтобы снять левый ботинок, нам пришлось тяжело потрудиться, но дело своё мы сделали. Все трофеи я забрал домой. Оружие спрятал, но сказал об этом матери. Мама укоротила шинель по моему росту, и я существенно утеплился.

Недалеко от совхоза был естественный пруд довольно больших размеров, вокруг которого была красивая, утопающая в диких цветах природа. Вода была зеркально чистой, подпитываемая стекающими с гор ручьями. Недалеко были совхозные склады с льняным и семечковым жмыхом. Днём мы купались, а вечером шли воровать жмых, чтобы подкормить родных. Иногда удавалось за день сделать две ходки и принести домой не менее 10 кг.

Грызли мы добычу с удовольствием, к тому же жмых был очень сытным. Иногда уходили из дома для поездки на станцию Поворино, где был большой привокзальный базар и всегда стояло много поездов с военной техникой, солдатами и продуктами питания. Нашей целью было последнее. Очень часто военные угощали нас кашей и хлебом, иногда попадался бекон из американских наборов. В счастливые дни нам попадался большой улов — целый набор, который содержал 8-10 кг продуктов. Мы оба в то время курили.

Курили всё, что доставали, – «Ракету», которую называли «туберкулёзные палочки», курили махорку, «Север». Так текла наша жизнь в эвакуации. А после поражения немцев в Сталинград стали прибывать составы с иностранной, в основном американской военной техникой.

Однажды, когда мы купались в пруде, услышали вдали веселый женский говор. Быстро оделись и берегом пошли на звук. В какой-то момент перед нами предстала картина с полностью обнаженными молодыми женщинами. Это было завораживающе красиво. До конца 1943 года мы скрытно посещали это место, пока нас не засек военный в чине старшины. Он долго и строго стыдил нас, сообщив, что это женская воинская часть.

Мы решили навести мосты с военными, другими словами, наладить отношения. Рассказали, кто мы, где живём и чем занимаемся. Служивые отнеслись к нам дружелюбно, почти по-семейному, и пригласили периодически приходить в гости. Съедобные угощения мы частично тащили домой. В наших мальчишеских сердцах возникло желание быть полезными этим людям, и я попросил у них топор и пилу, чтобы заготавливать дрова для их нужд. Выполняя эту работу, мы получали еду, иногда по два раза в день.

Мы познакомились с Костей-поваром, старшиной Павлом Тихоновичем Гребневым, познакомились с зам. командира роты Марией Ивановной Шуваловой, тем не менее нас не впускали на территорию воинской части. В то же время мы обратили внимание на то, что все они свободно общаются на немецком языке. Поначалу мы от этого смущались и даже чего-то, наверное, инстинктивно боялись, однако привыкли и в ходе общения страх прошёл. Иногда нам говорили, что завтра приходить не надо. Это были дни, когда наезжала инспекция с проверками. Все время нас не оставляло желание попасть внутрь территории части. В июле-августе 1944 года мы обратили внимание на то, что многих наших знакомых не видно, и в женском воинском подразделении появились новые лица.

Пришла зима, мы с другом пошли кататься на коньках, когда лед был ещё слабым, и оба провалились в ледяную воду, после чего слегли с воспалением легких. Мне удалось выжить, а друга моего не стало. Я долго ревел от горя, а когда пришёл к моим взрослым друзьям- военным, меня пожалели и, чтобы утешить, повели в часть.

На территории нам повстречался незнакомый мне офицер, как оказалось в дальнейшем, он был командиром роты, скромным и образованным. Этот строгий, неразговорчивый русский человек носил знак выпускника академии и орден Красного Знамени. Шувалова рассказала ему мою историю, и он обещал подумать и решить, как быть со мной в дальнейшем. Через месяц я уже свободно проходил в часть. Было там порядка пятидесяти женщин-связисток, морзисты, старшина, повар, техник по машинам, 13 машин и командир. Все машины были американскими. Моим штатным местом была кухня и машина с прицепом. Иногда меня привлекали мотать катушки, некоторые из них были непосильно тяжёлыми, но я справлялся.

Часто я ходил домой, приносил еду. Мама не возражала против моей «службы». Верхнюю одежду я поменял на солдатскую форму, которую мама подогнала мне по росту. Так было до декабря 1944 года. А в середине декабря старший лейтенант Шувалова сказала, что рота передислоцируется и спросила, хочу ли я вместе с ними поехать за пределы СССР, другими словами, на фронт. Я, не раздумывая, с радостью сказал «да!» и побежал к маме. Она плакала, а я, успокаивая ее, обещал скоро вернуться.

23 декабря часть снялась с точки, а 29-го мы уже были под Гродно. Германия была уже близко, а в январе мы уже стояли под г. Ольштын, на польской территории. Там мы встретили 1945 год, а в феврале были уже под Кенигсбергом (впоследствии Калининград). Пятого мая 1945г. пошли разговоры о полной победе над фашистской Германией и скором подписании договора о капитуляции.

Пятнадцатого мая по согласованию с командиром меня отправили домой к родным. Меня и ещё трёх солдаток на вокзал вёз старшина. Перед посадкой на поезд он полез в сумку и вручил мне в подарок ракетницу, из которой мне ранее очень нравилось стрелять, их в части было очень много. Мы тепло попрощались. Я очень уважал старшину, может это было нечто даже большее.

26 мая 1945 года я приехал в Житомир. Наш дом был занят конторой Сахартреста, а от нашей мебели ничего не осталось. Узнав, что отца послали работать в г. Бердичев на завод по производству кожи, я поехал туда. Наконец вся семья собралась вместе. Вот это была радость! Теперь в двухкомнатной квартире нас оказалось шестеро. Хотя отец работал главным бухгалтером завода, семья жила очень скудно. Я осмотрелся и пошёл подрабатывать в заводском кинотеатре — продавал в буфете пирожки, а вечером продавал папиросы. Так прошли два месяца, пока меня не погнали с работы, как малолетку.

Я был этим взбешён. Взяв ракетницу, залёг в огороде против холстяной афиши, висевшей на стене кинотеатра, и пальнул в неё. Афиша вспыхнула мгновенно и сгорела дотла. Так я рассчитался за несправедливость и вернулся домой. По причине скитаний я отстал в учебе, поэтому пошёл в школу рабочей молодёжи.

В Бердичеве мы прожили до марта 1946 года, после чего вернулись в Житомир, где в старом доме нам дали полуподвальные две комнаты. Зато был маленький участок земли, на котором мама разбила огородик, что помогало семье питаться. В школу я ходил с оружием, которое мама сохранила и привезла с собой. Благодаря этому, среди ребят считался королём, что, впрочем, вдохновляло меня на недостойные поступки.

Я не только салютовал в День Советской Армии, но и стрелял в выгребные ямы учительских туалетов. Можно представить, к чему приводило это хулиганство, поскольку туалеты были с открытыми дырками из деревянных досок. Хулиганить мне нравилось, но до поры до времени.

В какое-то время во мне произошёл перелом, и я решил изменить образ жизни. Избавился от оружия и пошёл работать разнорабочим на стройку. Работа была тяжелая: с напарником на носилках таскали раствор для каменщиков, кирпич, мешали раствор в ящиках.

Мне доставляло удовольствие видеть, как день ото дня растёт здание. Умом я также взрослел. К 1951 году я закончил 10 классов школы рабочей молодёжи и поступил в Киевский горный техникум на факультет ПГС (промышленное и гражданское строительство), жил в общежитии на ул. Владимирской, напротив института им. Микояна. В мае 1953 года по распределению был направлен на работу в Сибирь. Меня приглашали поступить без экзаменов на 2,5 годичные высшие инженерные курсы при Киевском инженерно-строительном институте, но я отказался. Хотел в Сибирь.

Поехал на строительство шахты «Полысаевская – 1» треста «Ленинуголь» комбината «Кузбасуголь». Обосновавшись на съёмном жилье, начал работать на должности десятника. Через год меня повысили и перевели на должность помощник начальника участка. В октябре 1954 года призвали в армию, где сразу послали на офицерские курсы, по окончании которых я получил звание лейтенанта.

Служил в Польше и в Венгрии в 1955-56 гг., где прошли всем известные акции коммунистического руководства по отношению к народам, желавшим освобождения от чуждой им идеологии. Я, принявший присягу, был вынужден выполнять приказы и применять оружие. В конце 1957 года был демобилизован и вернулся в Житомир. В 1959 году встретился со своей половиной и женился на Клавдии Шейнфельд, с которой мы вырастили сына Геннадия и дочь Татьяну. Дочь экономист, сын закончил Киевский Политехнический институт.

Работая в строительной сфере, прошел по служебной лестнице путь от мастера на стройке до начальника строительного управления, в последние 12 лет перед пенсией был начальником отдела строительного объединения, в составе которого было 4 треста. Заочно закончил строительный институт, факультет ПГС. Мой общий трудовой стаж 46 лет, включая армию. За участие в боевых действиях получил 28 наград, а в мирные дни — золотую медаль ВДНХ СССР. С авторским коллективом принял участие в разработке и внедрении наиболее эффективных методов строительства, о которых были опубликованы две книги в киевском издательстве «Будивельнык».

В том же издательстве вышла в свет и моя книга.

Как-то в апреле 1991г. мой сын и невестка сообщили о своем решении репатриироваться в Израиль. Ранее мы эту тему никогда в семье не обсуждали. А тут вопрос в лоб: «Вы с нами или…». И мы решили ехать. Не оставаться же одним без детей и внуков. Тем более, что моя мама перед смертью три года назад сказала на идиш: «Дети мои, в будущем постарайтесь уехать в Иерусалим, там есть могила моего деда, Файгенбойма Иосифа. Он был святым, уехал в Иерусалим в 1908 году и больше мы не виделись, он нам писал, но мы, боясь советской власти, не отвечали».

Маму я очень любил и уважал, её слово для меня всегда было авторитетным. Но как сказать о моих намерениях на работе, где я проработал беспрерывно столько лет? Деваться некуда, я пошёл к генеральному директору и изложил ему сложившуюся в семье ситуацию. Был хоть и тёплый, но тяжёлый для меня разговор. В итоге три семьи: моя, сына и дочери поехали в Израиль, оставив неприватизированные квартиры, дачу, всё нажитое за долгие годы труда.

План поселиться в Иерусалиме сразу же отпал по причине баснословных цен на съём жилья. Пожили три недели в Петах-Тикве и по приглашению знакомых поселились в Афуле. Здесь мы живём с июля 1991 года. Скажу откровенно, что первое впечатление от всего, с чем мы столкнулись, вызывало неприятие и не выдерживало критики в моем понимании. Лишь один Иерусалим заставлял и по сей день заставляет моё сердце биться иначе. Я этот город обожаю и боготворю! За последние 25 лет наша Афула значительно похорошела, здесь много строек, количество населения удвоилось. Мы сегодня не сожалеем, что здесь осели, нам в Афуле нравится. В Израиле мы обрели еврейскую родину, я люблю Израиль и желаю ему вечного мира и благополучия.

У нас уже пять внуков и три правнука, двое отслужили в Армии Обороны Израиля, третий готовится. Две внучки стали адвокатами, одна с израильским «ришайоном». Дети и взрослые внуки состоялись, купили жильё, платят ссуды, работают не легко, а где и в какой стране легко достаются деньги?

По приезде в Израиль я не сидел сложа руки. Осмотревшись и проанализировав местную и внутреннюю государственную политику, я пришёл к выводу, что свои права следует отстаивать через своих избранников в обоих ветвях власти.

Я собрал вокруг себя 5-6 единомышленников, и к 1994 году нас было уже свыше 1000 человек. Местные лидеры стали проявлять к нам повышенный интерес. На выборах 1996 года мы смогли на местном уровне провести в муниципалитет трех человек, а также способствовали избранию в парламент страны семь человек в составе партии «Исраэль-ба Алия». После распада партии я потерял интерес к политической жизни. А обратив внимание на несправедливое отношение к беженцам ВОВ, переключился на общественную внепартийную деятельность.

 

Ефим Кипнис, г. Афула