Родилась в Ленинграде в 1936 году. Окончила Промышленно-музыкальный техникум. Долгие годы работала на заводе «Светлана». В Израиле с 1997 года. Живет с мужем в Ганей Авив.
На фото: Вместе с мужем (Меир Косой) в день свадьбы. 1960 год. В 2010 году отметили Золотую Свадьбу

Я ПОСМОТРЕЛА В ЗЛОВЕЩЕЕ ЛИЦО СМЕРТИ И ЧУДОМ ОСТАЛАСЬ ЖИВА

Летом, когда началась война, большинство ленинградских детей находилось на загородных дачах. Возникла реальная проблема вернуть детей в город, чтобы потом с родителями эвакуировать их в глубокий тыл страны. Известно, например, что с 29 нюня по 5 июля из Ленинграда было эвакуировано 235 тысяч детей. Эта эвакуация осложнялась тем, что вражеская авиация ещё не имевшая возможности пробиться к Ленинграду и бомбить его, уже могла безнаказанно обстреливать и бомбить детские эшелоны. Именно дети из этих эшелонов были первыми жертвами Ленинградской блокады. Я оказалась среди этих эвакуированных детей, посмотрела в зловещее лицо смерти и чудом осталась жива.

Летом 1941 года ещё до начала войны меня вывезли с детским садом на дачу на станцию Боровичи. Началась война, обстрелы и бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. Даже ночью мы не могли уснуть и все время плакали. Воспитательница уговаривала детей закрыть глазки и спать. Когда уговоры не действовали, она пугала нас — обещала всем, кто не будет спать, надеть на глазки прищепки от белья, поэтому при ее приближении мы на короткое время умолкали. Воспитательница сообщила родителям о предстоящей немедленной эвакуации в неизвестном направлении, если они не заберут своих детей из детского сада.

Мама сразу приехала за мной, и с первым утренним поездом мы отправились в Ленинград. По дороге наш поезд подвергся жестокой бомбардировке и обстрелу. На моих глазах осколком в висок была убита женщина, которая сидела рядом со мной у окна. В нашем вагоне были выбиты стекла и сорвана дверь. Поезд остановился, мама схватила меня, и мы выпрыгнули из вагона. Первое, что я увидела и запомнила на всю жизнь- это рядом с нашим вагоном в луже крови на обрубках ног стоял юноша и кричал, воздевая руки к небу: «Не убивайте меня! Убейте его!». А над головой на бреющем полете кружил самолёт, и лётчик в черном шлеме, черных очках и с белозубым оскалом строчил из пулемёта по беззащитным людям. В памяти у меня он остался в виде чудовища — вот кого надо было убить, но ни у кого не было оружия. Мы с мамой ползли по насыпи в сторону леса. Мама старалась прикрыть меня своим телом, а я с ужасом высовывалась и видела все происходящее, которое было ужасно… Наконец, мы доползли до леса. Там уже было много людей, в том числе и детей разных возрастов, тех, кому удалось спастись при обстреле поезда. Было много раненых. В воздухе слышались стоны и какой-то сдавленный плач. А вокруг, по контрасту с этим ужасом, я запомнила земляничные поляны с крупными сладкими красными ягодами. Они были везде, куда ни кинешь взгляд. Помню, как я ужаснулась и заплакала, когда рядом увидела ягоды, залитые алой кровью. В лесу мы провели целую ночь. Ночь была холодная, и мама согревала меня своим телом. К утру наш поезд отремонтировали, по команде мы расселись по вагонам и поехали в Ленинград. Приехали, а вскоре начались бомбежки и там. Начали бомбить и наш район. При очередной тревоге прибежала соседка с криком: «Бегите в бомбоубежище»! Но мы остались дома. В бомбоубежище прямым попаданием попала бомба, и много людей погибло, в том числе и наша добрая соседка. А наша жизнь была спасена. Случилось чудо. Я сама удивляюсь своей памяти, но все это я вижу и слышу, как наяву.31 августа 1941 года последний эшелон покинул Ленинград, увозя маму, Полину Соломоновну Тененбаум, меня и моего трёхлетнего брата Рудика в Челябинск.

Эвакуировались мы вместе с оборудованием и семьями Ленинградского абразивного завода «ИЛЬИЧ». Мы ехали вместе с семьёй родного брата мамы, Меера Соломоновича Топаллера, который по приказу Наркомата станкостроения был командирован в Челябинск для организации там абразивного производства, необходимого для выпуска танков. Всю войну и до 1947 года он работал на заводе Шлифизделий главным механиком. Ехали мы очень долго и когда добрались до Челябинска, не помню. В дороге у братика всё время шла кровь из носа, нас хотели даже снять с поезда, но мама не согласилась, иначе мы бы погибли. Вспоминаю остановки на станциях, где всегда стояли огромные медные чайники с кипятком. Как мы радовались горячему чаю! Во время пути был слышен грохот снарядов, но больше с ужасными гримасами войны лицом к лицу я не сталкивалась.

В Челябинске мы сначала поселились в бараке в одной комнате с семьёй брата мамы. Мама, брат и я спали втроем на одной кровати. Мама устроилась работать в заводской интернат воспитательницей, а мы с братиком находились при ней в интернате. В конце декабря 1941 года в нашей семье произошло радостное событие — из блокадного Ленинграда приехал папа, Шептель Мордухович Тененбаум. С начала войны его призвали в армию, но так как у него зрение было «минус девять», в строевые части его не взяли, а определили в аэродромную службу. Во время вражеского налёта самолётов он был ранен в ногу и после госпиталя ему разрешили поехать к семье в Челябинск. После ранения он хромал, и целый год ходил с палочкой.

Зимой 1942 года нашу семью постигло горе — пришло известие из блокадного Ленинграда, что от холода и голода умерли мои дедушка и бабушка, родители мамы. Их звали Залман Соломонович и Лея Хацкелевна Топаллер. После приезда папы наша семья переехала из барака в съемную комнату в частном доме. На улице я услышала новое для меня слово — «кувырканные» . Так местные жители называли всех эвакуированных. Это слово метко определяло нашу ситуацию — довоенную жизнь, которая у нас пошла кувырком. Шла война, и время было голодное. Особенно тяжелое время в нашей семье было до приезда папы. Мама всегда стремилась всё лучшее отдать детям, а сама, наверно, голодала. Помню такой эпизод: мама подняла с пола горелую корку хлеба и быстро съела ее. Я это заметила, у меня автоматически сработали уроки довоенного воспитания, и я с удивлением воскликнула: «Мамочка, но ведь она грязная»! После приезда папы наше материальное положение резко улучшилось, так как его сразу приняли на работу, и в семье уже было две рабочих продуктовых карточки и две зарплаты. Продукты по карточкам всегда выкупал папа. Я любила встречать его по вечерам, когда он возвращался с работы с буханкой хлеба в руках. Сейчас я удивляюсь, что ни разу в такое голодное время никто не пытался отнять у него хлеб, что с другими часто происходило. Мне кажется, что это была дань уважения простых людей к солдату-фронтовику (он носил военный китель, а зимой — шинель).

Я быстро подружилась с двумя местными девочками — Риммой Зыковой и Валей Миносьян, которые были на 2-3 года старше меня и жили в соседних домах. У Риммы папа погиб на фронте, был ещё маленький брат и мама, которая зарабатывала на жизнь, продавая разные вещи на барахолке. Валя была круглой сиротой — родители умерли, оставив троих детей. Двоих детей усыновили соседи, очень хорошие люди, а Валя жила с бабушкой и дедушкой. Дедушка работал кузнецом, а бабушка занималась огородом, но жили они очень бедно. Летом после работы ее дедушка, сидя в канаве, ел траву, которую дети называли «калачиками». Бабушка кормила его лепешками из картофельных очисток, которые для них собирали соседи. Для рабочего человека такого питания явно не хватало. Дети также ели «калачики», и я вместе с ними. Любимым лакомством у детей были жмыхи — это остатки семечек после выжимки масла, но такое удовольствие нам доставалось не часто. Более доступным для нас удовольствием было целыми днями жевать «вар» — так мы называли жвачку из куска смолы. Мои родители любили и жалели Валечку, она каждый день бывала в нашем доме, и всегда её приглашали к столу, чтобы «подкормить». Валя отвечала им нежной благодарностью и всегда называла моих родителей папенька и маменька. Но однажды, после того, как мама увидела у неё на одежде и волосах ползающих вшей, мама попросила меня не приводить ее к нам…

Не только мои подруги жили бедно и голодали. В таком же положении были все вокруг. Вспоминаю такой случай: по улице идёт женщина и, нежно прижимая к груди маленького котёнка, громко говорит: « Люди добрые, отдам котёнка в хорошие руки, мне его кормить нечем»! Я просила маму взять этого котёнка, но в нашем доме у хозяйки уже была кошка Муська, которая прекрасно справлялась с ловлей мышей. Я стояла на улице и с огорчением смотрела вслед женщине. Она дошла до конца улицы, повернула обратно и молча, со слезами на глазах, прошла мимо меня, прижимая к груди любимое существо. Мои родители были очень добрыми людьми и учили меня с детства доброте на собственном примере.

Иногда моя доброта «выходила мне боком». Со мной в 1-м классе учился мальчик из очень бедной семьи. Даже в школу он приходил в лохмотьях, а однажды я встретила его у рынка, просящего милостыню. Мне стало его очень жалко, и на следующий день я отдала ему булочку, которую нам давали в школе, а потом начала это делать постоянно. Дома об этом ничего не знали. Однажды папа заболел, и мама попросила меня принести булочку домой для папы. В этот день я не дала булочку мальчику, объяснив причину. Когда я выходила из школы, на меня напал его старший брат и разбил мне нос. Оказалось, что он забирал мою булочку у моего одноклассника. В этот день, не получив в булочку, он выместил свою злобу на мне. Все дети из моего класса накинулись на бившего меня мальчишку с криком: «Не смей бить нашу Эллочку»! Больше он меня не трогал, хотя булочку его младшему брату я уже не отдавала. Помню, как мы с мамой пошли на рынок, чтобы купить кусочек мяса для супа. Был воскресный день, на рынке было много народу. Среди всех своим видом выделялись дети-беспризорники. Они были одеты в лохмотья и просили милостыню. Когда мама вынула из сумочки деньги (купюра была красного цвета, наверное, 30 рублей), один из беспризорников быстро схватил их. Мама от неожиданности резко захлопнула сумочку, в результате у воришки в руке оказалась только половина купюры. Окружавшие нас люди увидели это, и толпа набросилась на воришку, повалила его на землю и начала избивать. Мама стала защищать мальчишку, взывала к милосердию и состраданию к бедному ребёнку, в результате его перестали бить. Он поднялся с земли с плачем, а мама его пожалела, вынула из сумочки и отдала ему вторую половину купюры. Мальчик быстро убежал. Тогда люди, увидев этот «постыдный поступок» мамы в отношении воришки, направили свой гнев на неё. Её ругали всякими словами и могли даже побить, но мой громкий плач отрезвил их, и мы быстро ушли с рынка. Был в городе еврей — нищий. Однажды зимой он пришел к нам просить милостыню. Мама подала ему и пустила его в дом погреться. Это ему понравилось, и он начал часто приходить к нам, как к себе домой, и подолгу грелся у печки, доставляя неудобства – он нас сильно стеснял, ведь вся наша семья жила в одной комнате. Однажды решили не открывать ему дверь. Тогда он начал стучать в окно палкой, да так сильно, что разбил стекло. Пришлось заменить разбитое стекло фанерой.

Во время эвакуации лично я не сталкивалась со случаями антисемитизма. А вот мой брат однажды пожаловался папе, что во время игры мальчик назвал его «жидом». В ответ папа сказал: «В следующий раз за такие слова, не задумываясь, бей сразу в морду»! Эти слова меня поразили, так как мама всегда нас учила быть честными и добрыми, помогать людям, делиться с детьми игрушками и никогда не драться. Эта история имела продолжение. Когда в следующий раз брата снова назвали «жидом», он последовал совету отца и в драке избил обидчика. Тот с плачем побежал жаловаться своей маме, и тут выяснилась интересная ситуация. Оказалось, что она работает вместе с моим папой, при этом на работу её приняли только благодаря его рекомендации (в это время женщине найти работу было очень трудно, если такое случалось — это считалось огромной удачей и счастьем). Мы были удивлены, когда вечером к нам пришла эта женщина с сыном, и он просил прощения, а потом «в целях воспитания» получил от матери ещё и «подзатыльники». Слово «жид» иногда слышала и я. Вспоминаю такую картину: навстречу мне по улице идет вечером с работы отец знакомой девочки (до войны в городе он был фотографом). Видно, что он очень устал, так как еле передвигает ноги, а за ним бегут мальчишки и кричат ему вслед: «Жид, жид , по верёвочке бежит»!

Моя любовь к пению началась ещё в Ленинградском детском садике и продолжилась в Челябинске.Дома я часто пела детские песни и уже новые песни войны, услышанные по радио. У меня был хороший голос, и мою любовь к песне заметила дочь хозяйки, которая играла на аккордеоне в военной части. Она уговорила меня пойти с ней в госпиталь и спеть там для раненых.Я была очень стеснительным ребёнком, никогда не выступала в концертах и долго отказывалась. Но когда мне сказали, что раненые, слушая мои песни, будут быстрее выздоравливать, я быстро согласилась. Среди артистов, которые выступали в госпитале, ябыла единственным ребёнком. Сначала мы выступали в зале, куда набились ходячие раненые и медперсонал, а потом меня одну повели в палату для лежачих раненых. Я пела для них военные песни и детские песенки. Раненые бойцы меня восторженно принимали, каждый хотел обнять и поцеловать, а по их небритым щекам текли слёзы. Я чувствовала их отцовскую нежность, когда их колючие щеки касались моего лица, наверно, в эти минуты они вспоминали своих детей. В этот день я выступала перед ранеными в трёх палатах. Это был первый концерт в моей жизни, но я запомнила его навсегда. Помню даже, как я пела песню, не очень понимая смысл слов: «Как зеницу ока мы её храним». Вместо этого текста, я упрямо пела: «Как зеницу около мы её храним». И никакие объяснения мамы, что Родину надо беречь, как свой глаз, не могли меня убедить. В госпитале мне подарили желтый карандаш и блокнотик, который я потом весь изрисовала подсолнухами и солнышками. Детское увлечение пением осталось у меня на всю жизнь.

С 10-летнего возраста я 50 лет пела в одном из лучших хоров Ленинграда и даже была там солисткой. Этот хор имени Марии Федоровны Заринской был лауреатом многих международных конкурсов. В Израиле я уже 12 лет также пою и даже не в одном, а в трех хорах. Самым страшным потрясением во время войны для меня было известие о казни Зои Космодемьянской. В газете я увидела фотографии ее пыток и виселицу. Это на меня подействовало так сильно, что ночью мне снились кошмары. Я проснулась со страшным криком, который разбудил весь дом, и мама долго не могла меня успокоить. Самым счастливым днем для меня был День Победы. По радио я услышала об этом радостном событии и побежала на улицу. День был необыкновенный, на улице лежал неправдоподобно белый снег,искрящийся до боли в глазах в лучах солнца. Люди обнимались друг с другом и плакали от радости. Я встретилась со своими подругами Риммой и Валей. Было радостное настроение, и я решила угостить их эскимо, о котором всегда мечтала. Дома мамы не было, и я самовольно взяла деньги из ее сумочки. Вместе с народом мы пошли на площадь и там увидели длинную очередь за эскимо. Мы встали в очередь, но Римме «не терпелось» получить эскимо поскорее. Она взяла у меня деньги, пролезла к продавщице и сунула ей деньги, но они случайно упали к ней в ящик. Люди из очереди говорили продавщице, что видели, как девочка подавала деньги, но эскимо она нам не дала. Так радостный День Победы остался в моей памяти омрачённым случаем с эскимо. Я пришла домой в расстроенных чувствах, и всё рассказала маме. Она меня не ругала, но сказала, что я поступила плохо — деньги без разрешения брать нельзя. Но в такой счастливый день, когда окончилась, наконец, война, не стоит жалеть об эскимо. И обещала купить нам его в другой раз.

В июле 1945 года папа получил вызов, в конце августа мы уже были в Ленинграде, и я пошла во 2-й класс. А через несколько лет в моей жизни произошла страшная трагедия. В 1949 году моя мама погибла в автомобильной катастрофе.

Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн