Воспоминания блокадного ребенка

о трудных дорогах войны родной семьи

Мы ставим памятники землякам,

И многим вместе и отдельным людям,

И батальонам нашим, и полкам,

Чье мужество вовек мы не забудем.

У нас у всех, оставшихся в живых,

Одно желанье: видеть их в зените,

С печалью светлой вспоминая их,

Увековечить в книге и в граните.

Ной Рудой — участник и инвалид

Великой Отечественной войны, врач.

Когда началась Великая Отечественная война, мне, рожденному 1 июля 1939 года, было всего два года.

И так сложилось, что в эти первые годы моей жизни вошла блокада.

Мы с родителями жили в Ленинграде на улице Разъезжей, дом 17, квартира 24. Конечно, в таком возрасте мало что запоминается. Но некоторые впечатления, дополненные рассказами родных, сохранились в памяти на всю жизнь.

Детский сад-ясли на углу улиц Разъезжей и Марата, на месте которого позднее было построено здание Ленинградского Совнархоза, а в настоящее время размещается Штаб Гражданской обороны и чрезвычайных ситуаций Санкт-Петербурга и Ленинградской области.

Сухарь, который я получал от мамы на весь день.

Эвакуацию в конце 1941 года детей нашего детсадаслей из Ленинграда на Большую землю. Как это бывает в суматохе войны, меня забыли записать в журнал убывающих и надеть на руку бирочку с моим именем и фамилией — Исай Кузинец. В этот день меня пришла проводить бабушка Маня, мать моего отца, Мнуха Мовшевна Кузинец (она вместе с дедушкой, Михелем Шмуйловичем Кузинцом, всю войну прожили в Ленинграде, на той же улице Разъезжей, дом 4, квартира 8).

Увидев, что меня нет в списках, бабушка категорически отказалась отпускать меня из Ленинграда, несмотря на стремление, чувствовало ее сердце беду… Действительно, по дороге на Ладогу дети попали под бомбежку и все до одного погибли…

Моя мама, Трахтенберг Слува Бенционовна (родилась 23 марта 1915 года в г. Бар Винницкой области, Украина), в 1940 году окончила Ленинградский стоматологический институт и работала в поликлинике по специальности. С августа 1941 года она стала работать, здесь же, в Ленинграде, ординатором стоматологического отделения ЭГ-1360. Первые два года она считалась гражданским специалистом, и только в конце 1942 года ей присвоили звание старшего лейтенанта медицинской службы.

В один из месяцев 1942 года она потеряла продовольственные карточки. Надо сказать, что по закону военного времени они не восстанавливались. Спас нас наш сосед по коммунальной квартире, дядя Саша (детская память не сохранила его фамилии), рабочий. Он на свои карточки, 250 граммов хлеба в день, кормил целый месяц меня, маму и себя….

Помню весну 1943 года, маму в зеленой гимнастерке и синей шевиотовой юбке, в элегантных офицерских сапожках. Я стою на верхней площадке детского садика, открытого в период блокады для оставшихся в городе детей, смотрю на маму с красивой черной короной волос на голове и вижу… что она принесла мне ТВОРОЖНЫЙ СЫРОК!!! Я проглотил его так быстро, что и опомниться не успел. Он показался мне таким восхитительно вкусным, что и сейчас, спустя восемьдесят лет, я чувствую на губах его послевкусие.

Вспоминаю маминых коллег по госпиталю: Елену Владимировну Рапопорт, суровую женщину, опаленную, как я сейчас понимаю, трагедией войны; доктора медицинских наук, профессора Кьяндского Андрея Александровича, начальника стоматологического отделения госпиталя, зятя Александра Степановича Попова. Он меня, ребенка, уважительно называл «мужик Исай». Интересно, что вся моя профессиональная деятельность, да и биография некоторых членов моей семьи оказалась связана с именем А. С. Попова. Мои дети — сын Михаил, а позднее и дочь Юлия — окончили Ленинградский электротехнический институт, в котором с 1900 г. А. С. Попов был ректором. Ранее его окончил мой двоюродный дядя Исай Давидович Кузинец. Я в 1961 году окончил училище, носящее имя А. С. Попова, — Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени А. С. Попова, позднее преподавал, а целых семнадцать лет еще и руководил музеем истории инженеров Флота в первом в мире высшем военно-морском инженерном учебном заведении, которое в те годы носило имя ВВМИУ имени Ф. Э. Дзержинского, в котором с 1890 по 1900 годы работал А. С. Попов, о чем, в частности, свидетельствовали сорок пять копий документов, любезно предоставленных дочерью А. С. Попова, женой А. А. Кьяндского…

Возвращаясь к военным временам, я четко помню, что уже после полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады, когда мамин госпиталь вместе с Ленинградским фронтом двинулся на Запад (мама окончила войну в польском городе Познань и демобилизовалась в 1946 году в звании капитана м. с.), мама привезла меня в Ярославль, где я родился, к своим родителям — бабушке Розе Абрамовне Трахтенберг (Медриш) и дедушке Бенциону Моисеевичу Трахтенберг. Они меня как могли обогрели своей лаской и заботой, но блокадный синдром не покидал меня. В первую очередь это касалось еды. Несмотря на скудные возможности любящих меня «стариков», я не мог съесть все, что они мне давали. В то же время память о том, что это может быть последний кусок еды, не оставляла меня. Я тогда только научился говорить букву «Р». И вот мои разговоры с бабушкой по поводу еды всегда кончались словами:

«Бабушка Роза, ты только не выбрасывай, поставь в буфет, я вечером (или утром) доем…»

Спасибо, милые вы мои, за ласку, за любовь, за трепетную заботу. После войны, чтобы помочь маме, которая много работала, по-прежнему врачом-стоматологом, а в период обострения заболевания гриппом ходила в обходы населения в качестве врача-терапевта, они переехали в Ленинград и жили с нами в одной комнате.

О войне напоминало и то, что я долгое время болел ангиной, очень, гланды в горле прямо душили меня. Но мне повезло. В 1946 году профессор Унриц из Института уха, горла и носа сделал мне уникальную операцию, излечившую меня на всю жизнь. Он вырезал, точнее вырвал проволочной петлей только одну гланду (а чтобы остановить кровь и чтобы я не плакал, мне дали мороженое, ибо тогда не было ни других методов подобных операций, ни средств заморозки). Всю жизнь при осмотрах врачи задают мне один и тот же вопрос, а почему у вас одна гланда…

И еще. Как и все дети блокады, я был дистрофиком. Маму это очень пугало. Несмотря на свое медицинское образование, она с тревогой спрашивала у врача-педиатра: «Он что, всегда будет таким?» В ответ звучали оптимистические слова, что со временем из меня вырастет нормальный мужчина. Так и получилось. Мой рост и вес соответствуют всем нормам современного мужчины. Простудными заболеваниями я практически не болею. И последнее о себе, ребенке. Долгое время у меня, как и у многих моих сверстников, не было своей кровати. Спал я на кованом сундуке, который имелся в то время во многих домах…

Прошло уже много лет. Но все это время в моей памяти живет время блокады и люди, с которыми меня сводила горькая судьба тех военных лет.

Источник: «Так было… Дети войны о Холокосте». Воспоминания детей войны — блокадников Ленинграда и выживших в Холокосте. Санкт-Петербург, 2021.