Я родилась 5 июля 1938 года. Летом мы жили на даче в Разливе. Когда началась война, мы вернулись в Ленинград. Мне было 3 года. Папа работал на заводе, потом его призвали в армию. Его часть формировалась на Ржевке.

Народу, чтобы уехать в эвакуацию, было много, поэтому на билеты была запись. Мы взяли билеты на 31 августа. Эвакуация на восток проходила через станцию Мга. Мы собирались ехать в Пензу, потому что там жил в это время брат моей мамы, который работал на военном заводе. Дедушку с бабушкой, которые жили в Пушкине до войны, срочно отправили на барже в Пензу, потому что к Пушкину подходили немцы.

Мы с мамой, маминой сестрой и ее дочерью 31 августа сели на поезд и поехали в Пензу. Рано утром поезд остановился перед станцией Мга, так как немцы захватили Мгу и дальше ехать было невозможно. Вдруг налетели немецкие самолеты и стали обстреливать поезд. Они летали на бреющем полете и стреляли прямо по людям. Мы все побежали в лес. Там лежали несколько часов, пока не кончился обстрел. Вокруг нас было много убитых и раненых. Потом самолеты улетели, и начальник поезда сказал, что нам надо идти пешком обратно в Ленинград. Это было очень далеко, но мы пошли пешком в Ленинград. Среди нас были в основном старики и женщины с маленькими детьми. Мне было три года, я не могла долго идти и поэтому мама должна была нести меня на руках.

Навстречу нам шли грузовики с боеприпасами на фронт, который уже был рядом. Женщины пытались остановить машины, чтобы сесть на них, а потом, после разгрузки боеприпасов, вернуться на них назад в Ленинград. Наконец остановилась одна машина, шофером которой была женщина, и взяла тех, кто хотел вернуться. Она посадила нас на ящики с боеприпасами и закрыла брезентом. Когда мы прибыли на фронт и начальник увидел, что она привезла нас, то стал её ругать. Тем не менее, машину разгрузили и в нее положили раненых бойцов. Нас снова никто не хотел брать, но эта женщина опять нас взяла, и мы все поехали назад.

Мы приехали в Ленинград вечером и пошли к папе на Ржевку. Было время ужина, и мы пошли к нему в столовую. Там нас окружили люди, которые отправили своих жен и детей этим поездом. Они интересовались, как и что там было, много ли погибших.

Мы остались в Ленинграде и нам вернули вещи, которые мы брали с собой. У нас не было никаких запасов, и уже действовали карточки. 8 сентября были разрушены Бадаевские склады и начался голод.

Мой папа был недалеко от Ленинграда и служил начальником мастерской по ремонту орудий. Он иногда приезжал в Ленинград за запасными частями, приходил к нам и делился своей едой и папиросами. Папиросы давали офицерам, а солдатам махорку. Поскольку он не курил, то мама эти папиросы меняла на Сенном рынке на продукты: хлеб, шоколад и картошку.

Мой дядя Миша служил на аэродроме и однажды прислал с летчиком мешочек гречневой крупы и сухарей, что было для нас хорошим подспорьем.

Ленинграде мы жили на Мойке между Театральной площадью и площадью Труда. Кроме нас в этой квартире больше никого не было и поэтому нам было очень страшно. Когда начинались обстрелы, мы спускались в бомбоубежище. Однажды в бомбоубежище пришёл мой дядя Евсей, которого не взяли в армию по зрению, и он работал в Военно-морском институте. Он нас разыскал и сказал, что отправил жену в эвакуацию в Ташкент. У него освободилась комната на втором этаже канала Грибоедова, и он перевез нас туда. В этой квартире были соседи, поэтому стало уже не так страшно и одиноко.

Папа иногда приезжал в Ленинград и привозил нам продукты, потом стал приезжать все реже и реже, поскольку его часть перевели далеко от города. Нормы еды были уменьшены до предела, и начался голод.

Однажды во время обстрела бомба попала рядом с нашим домом, и у нас вылетели все стёкла. Так жить было невозможно, и мы поселились у соседей. У них в шкафу были спрятаны продукты, и ночью они вставали иногда и ели тайком от нас.

Как-то папа прислал письмо и сказал, что один сослуживец приехал в Ленинград, и папа с ним прислал посылку для нас. Нужно было пойти, чтобы эту посылку забрать. Но письмо перехватила соседка и забрала эту посылку себе. В результате мы остались совсем без еды.

Однажды, когда мама покупала на Сенном рынке хлеб за сигареты, к ней подошёл милиционер и сказал, что я вижу, вы уже не первый раз здесь покупаете хлеб. Он потащил маму и мужика, который продавал хлеб, в милицию. Мама стала плакать и сказала, что у нее осталась дома маленькая дочка одна. Тут же набежали женщины, стали его ругать, тогда милиционер отпустил маму и сказал, чтобы она больше тут не появлялась.

Мы продолжали голодать, но в январе-феврале началась эвакуация по Ладожскому озеру. Мама написала папе письмо, если ты нам не поможешь уехать, то мы умрем. Я уже не вставала на ноги, голова у меня не держалась, мама тоже еле ходила. Наши письма с жалобами до папы не доходили. Однажды какое-то письмо до папы дошло, он пошёл к командиру и сказал, что его семья умирает и надо помочь вывести их из города. Командир отпустил папу на три дня. Это было 23 февраля 1942 года. Папа пешком и на попутных машинах добрался до Ленинграда и пошёл в военкомат. Он сказал, что хочет эвакуировать семью. Там его спросили: могут ли они двигаться сами. Он сказал, что могут и оформил все документы для эвакуации. Папа повез нас с мамой на саночках на вокзал, где мы сели в поезд и доехали до Ладожского озера. Потом пересели на машины и долго ехали по Ладожскому озеру до Кобоны. Там формировались поезда, чтобы ехать дальше на восток.

Мы сели в теплушку и поехали. Нас там кормили. Мы ехали примерно месяц до Пензы. Многие умирали прямо в вагоне и их выбрасывали на ходу из поезда. Мы приехали в Пензу в конце марта и дали телеграмму дяде Боре, который должен был нас встретить. Когда мы прибыли в Пензу, его на вокзале не было. Мама стала искать, кто бы нас довёз до дома, где жили бабушка с дедушкой. Никто не хотел вести нас бесплатно. Какой-то военный подошёл к нам и, видя, что мама плачет, обратился к одному мужику, сказав ему, что если ты их не отвезёшь, то я тебя сейчас расстреляю. Тогда он погрузил наши вещи, и мы поехали. Когда мы приехали, то дедушка с бабушкой встретили нас со слезами. Мы узнали, что мамин брат погиб.

Мама долго болела, у неё отнялись ноги. Потом, когда она поправилась, то устроилась на работу на военный завод. Через день после нас приехала мамина сестра с дочкой, и мы остались там жить. Нас было 7 человек в комнате площадью 18 метров. Было довольно голодно, всё было по карточкам. Картошку можно было купить на рынке в обмен на вещи, деньги не принимали. Мама поменяла свою и мою косынки на мешок картошки. Зиму мы кое-как пережили.

Потом нам дали участок земли, где мы посадили картошку, огурцы, лук. Жизнь стала полегче, уже не голодали. Все работали, бабушка готовила обед на 7 человек. Так мы прожили там до 1945 года.

9 мая закончилась война. Это было как раз воскресенье. Утром прибежала соседка и сказала: «Что вы спите, вставайте, кончилась война!» Все высыпали на улицу. Те, кто работал – пошли на работу. Мы с дедушкой и сестрой тоже вышли из дома. На улице гуляли люди: пели песни, все радовались и выпивали. Дома мы накрыли стол: картошка, квашеная капуста, спирт, и стали пить за Победу.

Мы давно не получали писем от папы. Когда окончилась война, он прислал нам посылку. Там были вещи для нас с мамой. Для меня в подарок была куколка, и это было счастьем. Я там всё время болела коклюшем, ветрянкой и корью.

Когда война закончилась, то сначала в Ленинград не пускали. Потом удалось уехать дяде Боре и дедушке с бабушкой. Мы смогли уехать примерно в конце сентября. Снова ехали в теплушке, и приехали в Ленинград в начале октября.

Дедушка с бабушкой жили в нашей комнате на Мойке, потому что их квартира была разрушена. Комната была площадью 14 метров, в которой мы жили всемером. Мы с сестрой Эллой спали на ящиках, а дедушка с бабушкой – на кровати, у тёти была своя комната, которую занял военнослужащий. Поскольку моя тетя была женой погибшего, то эту комнату ей вернули. Но это произошло не сразу.

Дедушка с бабушкой затем переехали под Ленинград, в Шувалово и сняли там комнату. Папа служил в Восточной Пруссии и демобилизовался в 1946 году. А я в этом же году пошла в школу. Это всё, что я помню сама, и что мне рассказывала мама.