Воспоминания
Эвакуация и бегство
Ленинградская блокада

Видео

Берман Александр

Alexandr_Berman_today_family

Родился в 1935 году в Ленинграде. Инженер-электрофизик, кандидат биологических наук, жил и работал в Ленинграде, откуда репатриировался в 1990 году. Работал по специальности в Еврейском университете (Иерусалим), в институте Вайцмана (Реховот). Живет в Иерусалиме. Двое детей, четверо внуков.
На фото: Саша и Инна Берман ( в центре) со старшим сыном Денисом (сидит сзади), невесткой  Катей и внуками – слева направо: Даня, Яков и Митя. 2005 год

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Для меня и моих близких трагические события, связанные с Холокостом, начались за одиннадцать дней до начала войны.
10 июня 1941 года мои родители, Лев Захарович и Татьяна Александровна Берман, отправляли меня и мою старшую сестру Лилечку из Ленинграда в Белосток на летние каникулы к бабушке и маминой сестре, муж которой, Изя Бойм, служил там в НКВД. Подвернулась оказия – ленинградские друзья собрались в те края и согласились доставить нас к родным. Мама с папой должны были присоединиться позже, их отпуск начинался 25 июня.

За несколько минут до отправления поезда папа неожиданно вывел меня из вагона, решив в последний момент, что я еще слишком мал для такого путешествия (мне было шесть лет, а Лилечке – тринадцать). Так я остался жить и не погиб вместе с сестрой, с бабушкой Фридой Ратновской, с тетей Эстеркой и ее сыном, моим двоюродным братом Сашей Боймом, и со многими другими нашими родственниками со стороны как мамы, так и папы: теми, кто жил в Картуз Березе, Антополе, Ивацевичах. Их фамилии: Берман, Ратновские, Гринберг, Унтерман, Яглом, Файнштейны. Светлая им память…

Белосток был захвачен нацистами на второй день войны. Позже нам стало известно, что 22 июня наши знакомые, те, кто привез Лилю в Белосток из Ленинграда, подъехали к дому бабушки на автомобиле и предложили сестре вернуться с ними в Ленинград, но Лиля ответила, что не может оставить бабушку Фриду. А бабушка Фрида не могла оставить свою дочку Эстерку. А тетя Эстерка должна была дождаться из командировки своего мужа Изю…

Спустя много лет я познакомился и подружился с Владимиром Черноенко, мы были коллегами по работе и друзьями. Его, совсем младенца, та война тоже застала в Белостоке. В первый же день его мать, подхватив сына на руки, пешком ушла из Белостока, и так они спаслись.
В течение всей моей жизни я постоянно возвращаюсь к тем событиям и не могу смириться с гибелью моих близких… Особенно с потерей моей старшей сестры – Елизаветы Берман (1927 г. р.) Уже живя в Израиле, я в телефонном справочнике нашел Елизавету Львовну Берман. И год рождения был тот же. Я сразу же позвонил по указанному номеру. Но чуда не произошло: со мной говорила однофамилица и полная тезка моей старшей сестры.

Перед отъездом в Израиль я побывал в Картуз Березе и в нескольких километров от нее, на Бронной горе, где нацисты расстреляли еврейских жителей Картуз Березы и еще около пятидесяти тысяч евреев из окрестных местечек и из различных стран Европы. В Израиле в течение шестидесяти лет собирались бывшие жители Картуз Березы. Кто-то приехал в Эрец-Исраэль еще до войны, ребенком, другие были участниками восстания в гетто Картуз Березы, и с оружием в руках пробились в партизаны, воевали на фронте в рядах Красной Армии. Но были и такие, кого советская власть после раздела Польши между Германией и СССР в 1939 году сослала из Картуз Березы в Сибирь и таким образом спасла им жизнь*. Все они собирались вместе раз в году, чтобы почтить память односельчан, погибших в Катастрофе. И эту традицию они поддерживали до 2006 года. На кладбище в Тель-Авиве есть памятник жертвам Катастрофы из Картуз Березы, где до войны насчитывалось около двух с половиной тысяч евреев. В живых остались около 300 человек. В Ивацевичах после войны остался жить только один еврей из Картуз Березы – мальчик, бежавший из гетто в партизанский отряд: Адам Эпельбаум. Сегодня трое его внуков – Адам, Эдуард и Эльвира Эпельбаум – живут в Израиле.
Из Ленинграда мы вместе с мамой эвакуировались в Уфу. Папа оставался в Ленинграде – он был непризывного возраста, но не хотел уезжать, так как надеялся, что Лилечка найдется и вернется в Ленинград. В Уфе мама устроилась работать диспетчером на военный авиационный завод. А я долго жил в круглосуточном детском саду. Когда подрос и мог уже оставаться один дома, мама забрала меня из интерната. Мы жили в деревянном бараке, в котором было много эвакуированных еврейских семей. Наша шестиметровая комнатенка вмещала только одну кровать и стол, я спал на сундуке.

Я рос уличным, беспризорным ребенком. Мама много времени проводила на заводе, работа у нее была очень ответственная, опасная, связанная с доставкой грузов военного назначения. Однажды зимой грузовая машина, в кабине которой ехала мама, потеряла управление на обледеневшем спуске (отказали тормоза). Мама вовремя почувствовала что-то неладное и выбросилась из машины, а когда встала на ноги, то увидела, что грузовик перевернулся вверх колесами, а женщина-шофер, сидевшая за рулем, уже мертва. В другой раз груз по ошибке выгрузили не на той железнодорожной станции. В военное время из-за задержки военных поставок людей, виновных в этом, отправляли под военный трибунал. Маме тогда стоило очень больших усилий доставить груз вовремя к месту назначения.

Я был предоставлен самому себе, бегал по Уфе с ватагой таких же беспризорных детей. Несмотря на тяжелое военное время, мы, мальчишки, не чувствовали себя несчастными – нам все было интересно. Только потом, когда я сам стал отцом двоих сыновей, столкнулся с тем, как плохо сказывается на детях, на их развитии отсутствие возможности общаться с родителями…

Мы жили впроголодь. На оборонном заводе маме выдали рабочую продуктовую карточку, еды постоянно не хватало. Я мечтал о куске хлеба и часто просил маму дать мне что-нибудь поесть. К счастью, настоящего голода, как у многих других в то время, у нас не было. Я знал по рассказам мамы, что на заводе рабочие часто умирали от недоедания. Однажды у меня украли продуктовую карточку на 10 дней, и это было настоящей бедой.
По ночам мама плакала – она ничего не знала о судьбе папы в блокадном Ленинграде, о судьбе Лили и других близких в Белостоке. Папу вывезли зимой 1942 года из Ленинграда как дистрофика, переправили в тыл по Ладожскому озеру. Подлечившись, папа ушел воевать.

Из военного времени у меня осталось несколько светлых воспоминаний. Я научился читать. Меня никто не обучал этому, только показали буквы. Со сказкой Андерсена «Соловей и император» в руках я ходил по общей комнате в детском саду. К моему восторгу, буквы сами складывались в слова, и так я прочел свою первую в жизни сказку. Потом чтение стало моим самым любимым занятием. Одной из первых книжек я прочел роман Джека Лондона «Морской волк». До сих пор удивляюсь, как это я, восьмилетний мальчик, мог тогда вполне адекватно воспринимать эту очень серьезную книгу для взрослых. И еще помню счастливый момент: папа учит меня играть в шашки. Перед уходом на фронт он приехал к нам в Уфу повидаться…

Летом 1944 года мы с мамой вернулись в пустынный Ленинград. Оказалось, что наша комната занята соседями по квартире, и мы смогли вселиться в нее только по суду и уже после войны, когда папа на костылях вернулся из госпиталя домой. Осенью 1945 года мама уехала во Львов, чтобы забрать папу из госпиталя. Я запомнил на всю жизнь, как в сентябре 1945 года я бегу по Зверинской улице босиком под холодным дождем с котелком в руках, за обедом в школьную столовую. Босиком, потому что прохудилась обувь, а было мне тогда десять лет, и почти месяц я жил один, без мамы. Бегу и вдруг вижу: навстречу идет мой папа на костылях, а рядом с ним мама. Какое это было счастье!

С антисемитизмом впервые я столкнулся в 1944 году, когда мы вернулись в Ленинград из эвакуации, и я пошел в школу, в первый класс. Там было много детей, которые приехали в Ленинград из сельской местности. Одноклассники стали называть меня «Сарой» – тогда в моде была такая песенка: «Сара, не спеша, дорогу перешла, ее остановил милиционер…» Я был одним из самых сильных в классе, верховодил, но тем не менее кличка «Сара» прилепилась ко мне на много лет школьной жизни. Возможно, так мои одноклассники мстили мне за то, что я был крепче их, что учился лучше. В школе было много переростков, они по разным причинам не могли или не хотели учиться, были связаны с уголовным миром, некоторые из них попали потом в тюрьму.

Когда мы вернулись из эвакуации, наши соседи по коммунальной квартире рассказали, с какими ужасами была связана их жизнь в блокадном Ленинграде. Оказалось, в нашем доме и даже в нашей коммунальной квартире были случаи людоедства: людей убивали и, чтобы не умереть с голоду, продавали человеческое мясо под видом обычного. Когда таких «людоедов» удавалось выявить, их сразу же расстреливали.
Даже после победы, когда летом мы отдыхали в пионерском лагере под Ленинградом, война не раз напоминала о себе: было немало случаев, когда на наших глазах мои сверстники, пытаясь добыть тол из снарядов, разбросанных вокруг пионерлагеря, подрывались и погибали. Я никогда не забуду этих страшных картин и потому хорошо понимаю, какую тяжелую психическую травму на всю оставшуюся жизнь получали дети-беженцы, блокадные дети, на глазах которых погибали люди. Ужасы военного времени, пережитые в детстве, не исчезают из памяти, прячутся где-то в самых темных ее уголках, чтобы потом, в самый неожиданный момент, через много-много лет напомнить о себе …

Моей жене, Инне Абрамовне Берман, в начале войны было два года. Мама Инны, военный врач Галина Ульяновна Остапенко (Шварцман по мужу), работавшая в Военно-медицинской Академии, решила отправить дочку вместе с сестрой своего мужа Диной Генкиной (Шварцман) в эвакуацию, куда та уезжала из Ленинграда с сыном Зивой. Папа Инны, военврач Абрам Шварцман, служил на полуострове Ханко, попал в плен в начале войны и погиб в нацистском концлагере для военнопленных. Инночка в дороге очень болела, и вся теплушка уговаривала Дину выкинуть больную девочку из вагона – все равно не выживет. Но не уговорили. Дина выходила и вывезла живыми и Инну, и своего сына Зиву. На снимке, сделанном в день отъезда Инночки в эвакуацию 7 июля 1941 года, в глазах испуганной девочки навсегда запечатлелась трагедия расставания маленького ребенка с мамой. И сколько таких трагедий было…

А сколько пришлось пережить нашим матерям во время войны!
Моя мама потеряла дочь, родную сестру, свою маму. На Колыме погиб в лагере Хаим Ратновский, ее родной брат. Незадолго до войны мама получила от него записку: «Спасай!», и адрес лагеря в Иркутской области. Она оставила нас, двоих детей, на попечение папы, одолжила денег на дорогу у своей тети Раи Файнштейн (урожденной Ратновской) и сумела нелегально, без необходимого разрешения попасть в пересыльный лагерь под Иркутском, где находился тогда ее младший брат. Добралась туда в бочке из-под омуля, куда ее спрятали за плату – несколько пачек папирос «Беломорканал». Мама пробыла в этом лагере три дня. Ни у кого поначалу не возникло подозрения, что у нее нет разрешения на посещение столь тщательно охраняемого места. А когда это выяснилось, начальник лагеря предложил маме остаться в качестве вольнонаемной и таким образом спасти жизнь брату Хаиму. Но мама не могла на это решиться, не могла не вернуться к детям и мужу. Чего стоило ей принять это решение… Хаим Ратновский через несколько лет погиб на Колыме…

В 1972 году, после смерти папы, моя мама уехала в Израиль, веря, что и я с семьей когда-нибудь приеду сюда. Я увидел маму спустя семнадцать лет, когда приехал к ней в гости в Иерусалим в 1989 году. Первое, что тогда я спросил: «Как ты прожила эти семнадцать лет?». Мама ответила: «Это были самые счастливые годы моей жизни». В Израиле мама в свои шестьдесят восемь лет вышла замуж за ровесника Моше Илана, который приехал в Палестину в 1936 году. Она  счастливо прожила с ним более двадцати лет. Я был свидетелем того, как Моше говорил моей маме (а им обоим в то время было по восемьдесят шесть лет): «Таня, ты самая красивая женщина на свете!». Умерла мама 25 января 1994 года, в день, когда ей исполнилось восемьдесят девять лет.

Все общественные проекты, инициированные и проведенные в жизнь мною в Израиле за последние 15 лет, включая создание общественного Движения «За достойное будущее» («Хазит ха-Кавод»); проекты, содействовавшие успешной профессиональной интеграции нескольких тысяч репатриантов – ученых и инженеров – в израильскую экономику (проекты Союза ученых-репатриантов Израиля); проекты, содействовавшие успешной интеграции детей репатриантов из бывшего СССР (проекты амуты «Шилув-Интеграция») и, наконец, проект «Опаленное детство», частью которого является и издание этой книги воспоминаний, были для меня святым долгом перед памятью тех, кто погиб во время Катастрофы, и среди них – моей сестры Лилечки, бабушки Фриды, тети Эстерки и других родных и близких.