Воспоминания
Эвакуация и бегство
Ленинградская блокада

Видео

Пукшанский Наум

МОЯ ДОРОГА ЖИЗНИ

О том, что нужно эвакуироваться, в нашем доме заговорили сразу после начала войны, однако мой отец Песах заявил, что никуда ехать не собирается, и если ему суждено умереть, то хочет умереть дома, в Ленинграде. Нужно сказать, что папа был одним из самых известных в городе закройщиков – в иные дни скроенные им костюмы шили сразу 70 портных. Жили мы поэтому очень обеспеченно – у нас была отдельная квартира, домработница и никакой нужды мы не знали. Но когда началась блокада, все изменилось. Мы стали обменивать наши различные вещи на хлеб. Один раз отец обменял на буханку хлеба золотые часы Павла Буре, в другой раз отдал за две буханки фарфоровый сервиз и немецкое пианино. Помню, мы варили на обед столярный клей, собирали крапиву, пили хвойный отвар от авитаминоза…

Когда зимой 1943 года отец умер от дистрофии, мама решила, что нам все-таки нужно эвакуироваться. Выезжали мы из Ленинграда по той самой знаменитой Дороге Жизни, через Ладогу, которую то и дело бомбили. Однако на наше счастье мы под бомбежку не попали, а вот следующую за нами колонну немцы разбомбили начисто.

В пути ко мне каким-то образом попала банка с килькой. Я открыл ее и в течение нескольких секунд проглотил все ее содержимое, не поделившись ни с братом, ни сестрой, ни с матерью. А через некоторое время мне стало плохо – ведь после такой голодовки просто запрещено есть сразу так много. Так мама достала где-то мешочек с манной крупой и в дороге варила мне манную кашу на воде. Эта каша предназначалась только мне, так как брат сестрой считались здоровыми – ведь они не объелись килькой!

Наконец, мы оказались в битком набитом поезде – я, мама, мой брат Вульф и сестра Лиля. Помню, у нас было несколько чемоданов, а один из которых мы сложили всю оставшуюся серебряную посуду, отрезы ткани и костюмы отца, сшитые из очень дорогого материала. Все это мы рассчитывали продать, чтобы как-то существовать на вырученные деньги. В дороге мы познакомились с одним очень симпатичным, добрым инвалидом, который вызывался нам помогать – он следил за чемоданами, пока мы ходили на станцию за кипятком, сам предлагал в чем-то услужить… Вот только однажды мы опять пошли на станцию за кипятком, а вернулись в вагон – ни инвалида, ни самого ценного нашего чемодана! В сущности, он украл последнее, что у нас было.

Наконец, мы добрались до одной деревни в Томской области, которая согласилась нас принять. Поселили нас в избе у какой-то женщины, которой мы почему-то не понравились. Уж не знаю, была ли она просто антисемиткой, или невзлюбила нас по каким-то другим причинам, но она не то, что нас не кормила, но и все время очень озлобленно молчала, разве что иногда что-то шипела в спину.

Тогда моя мама пошла к председателю колхоза и попросила его подыскать нам другое жилище. И хотя у председателя самого было 14 детей, он предложи нам поселиться в его доме, выделил там угол. Я до сих пор хорошо помню этого замечательного русского человека, доброту его души. За стол мы садились вместе с его семьей и вместе хлебали ложками суп из общей миски. Вскоре благодаря ему мы, что называется, отъелись и стали нормальными людьми…

В этом доме мы научились сами печь деревенский хлеб и многому другому. Хотя легкой эта жизнь не была – помнится, однажды в пургу я пошел набрать воды в полынью, заблудился на обратном пути и только чудом вышел к деревне. За своей спиной я уже слышал вой волков, готовых на меня броситься – в тех местах случаи, когда волки загрызали людей, были не редкость. В то же время почти каждый вечер в доме председателя собирались деревенские – чтобы расспросить нас о Ленинграде, о блокаже, о том, как вообще живут люди в большом городе…

Ну, а когда мы вернулись в Ленинград, выяснилось, что наша квартира уже занята, и из отдельной она превратилась в коммунальную – дальше нам пришлось жить с соседями и начинать все буквально «с нуля»…