…В первые дни войны погиб мой старший брат Семен 1922 года рождения. Он был призван в 1940 году в армию со второго курса электротехнического института и направлен в спецшколу связи

В город Белосток, что на границе с Германией. После разгрома наших войск на западных границах, немцы на оккупированных территориях в первую очередь расстреливали коммунистов и евреев. Именно в эти дни Семен пропал без вести.

Немецкие войска быстро продвигались к Ленинграду, в городе началась паника. Обстановку усложняло то, что в первые дни войны численность жителей значительно возросла за счет беженцев из Пскова, Прибалтики, пригородов.

В июле 1941 года начались бомбежки. По радио передавали, что на город летят примерно 200 самолетов противника, но прорывались только 20–30. Они целенаправленно бомбили заводы, военные объекты, мосты, жилые кварталы. Такие налеты стали почти ежедневными. Однажды во время бомбежки во дворе нашего дома разорвалась 250-килограммовая бомба. В нашем девятиэтажном доме не осталось ни одного стекла, на первых этажах выбило двери. В городе сразу же началось формирование отрядов самообороны, в них принимали и мальчишек 14–17 лет, эта работа воспитывала в нас чувство ответственности.

К городу подошла эскадра кораблей Балтийского флота, базировавшаяся в Эстонии. Это была большая сила – линкоры, эсминцы, подводные лодки, примерно около 120 судов с полным боевым комплектом. Часть из них заняла позиции в Кронштадте, часть встала на якорь вдоль Невы от Горного института до Охтинского моста. Хорошо помню два линкора, оснащенных дальнобойной артиллерией, это были «Октябрьская революция» и «Марат», мы бегали к Неве и разглядывали их вблизи. Во многом благодаря действиям этой эскадры немцы не смогли взять город.

8 сентября 1941 года немцам удалось полностью окружить город с суши. Так началась наземная блокада Ленинграда. Теперь город с «большой землей» свяжет только Дорога жизни, которая пройдет по Ладожскому озеру. Началась ленинградская трагедия – страшные 900 дней блокады.

История не знала ничего подобного – в Ленинграде от голода, холода, обстрелов и бомбежек погибло около миллиона человек. Город остался без электричества, транспорта, водоснабжения, канализации, и – главное – без продовольствия. Наша семья, состоявшая из четырех человек, получала 500 граммов хлеба, то есть на каждого по 125 граммов. Для нас, да и для всех жителей города, наступил самый тяжелый период блокады – октябрь, ноябрь, декабрь 1941 года и январь 1942 …

. . .

Моему брату Борису в начале войны было 17 лет. В ноябре 1941 года он устроился на работу в прифронтовой госпиталь, который находился на площади Стачек всего в семи километрах от линии фронта. В ноябре же наша семья переехала с Васильевского острова, который ежедневно обстреливали и бомбили, в центр. Из-за сложной обстановки в городе Борис работал и жил в госпитале, и никакой связи с ним не было.

А однажды папа попросил меня сходить к брату, узнать как его дела. 23 января, как только закончился комендантский час (он действовал с 20 часов вечера до 6 утра), я направился в госпиталь. Шел через мертвый вымерзший город. Мороз в эти дни достигал 35–40 градусов. На встречу попадались редкие прохожие, они передвигались очень медленно и в предрассветный час были похожи на тени. Я шел вдоль канала Грибоедова мимо темных изуродованных домов и не раз натыкался на трупы детей и взрослых, умерших от голода и холода. Ужас от всего увиденного не передать словами. Но надо было идти и обязательно вернуться, я понимал, что без меня папа и мама не выживут.

В здании госпиталя было темно и очень холодно. Дежурная сестра сказала, что брат ранен, и лежит где-то в коридоре. И добавила: «Иди, ищи сам». Из-за холода раненые были накрыты поверх солдатских одеял двумя матрасами. Я шел по рядам коек и поднимал эти матрасы, чтобы увидеть лица. Несколько раз я видел замерзшие синие трупы. Вскоре я нашел брата, оказалось, что он ранен в ноги, но главное – у него высокая температура.

Я позвал врача, он сказал, что у брата двустороннее воспаление легких, дал какие-то таблетки. А мне посоветовал пойти на кухню и попросить кипятку, чтобы напоить больного горячей водой.

На кухне повар попросил меня помочь напилить дров. «Сначала напою брата, – сказал я, – а потом приду и помогу». Так я и сделал. Он дал мне солдатский паек, два кусочка сахара и кусочек хлеба. И сказал: «Приходи в обед. Наготовишь дров, а я дам тебе супа и каши, накормишь брата и сам поешь». Так и получилось. Но он еще добавил 10 граммов масла и кусочек хлеба. Я долго не мог поверить, что все это не сон.

Вернувшись домой, я увидел, что буржуйка потухла, папа с мамой лежат, укрывшись чем только можно. Я быстро разжег печку, поставил чайник. Мама поднялась и спросила, что с Борей. Я рассказал, потом напоил их кипятком с сахаром. Рано утром я сходил к реке и на саночках привез воды, а потом пошел в госпиталь. Боря горел, бредил, и врач сказал, что дела его плохи. Я опять помог повару наколоть дрова, и он дал мне немного еды, я с трудом накормил брата, он уже почти не мог есть. В это время пришли солдаты, вынесли умерших в подвал, а на их места положили новых раненых. После оказания первой помощи их переправляли через Ладогу на «большую землю».

Придя в госпиталь на третий день, я увидел, что на койке брата лежит другой человек. Дежурная сестра сказала, что брат умер. Я пошел в подвал и увидел, что он забит трупами и у каждого к ноге привязан кусочек бинта с фамилией. Я нашел умершего брата и перенес его к самому выходу в коридор. Придя в администрацию,

Я попросил не увозить труп брата: «Хочу сам его похоронить». Мне ответили, делай, как тебе удобно.

Когда шел домой, как ни странно, плакать не мог, только мучительно размышлял, говорить или нет родителям. Решил сказать правду. Описать горе папы и мамы невозможно. За полгода войны они потеряли двух сыновей. Разломав стоящий в коридоре шкаф, я сколотил ящик, в котором собирался похоронить брата на находившемся недалеко от госпиталя «Красном кладбище». Но когда через два дня я пришел за ним, то увидел, что всех, кто лежал у входа в подвал, увезли. И никто не смог мне ответить, куда.

Наступил март 1942 года. Стало теплее. Идя за хлебом, я видел, как истощенные люди с трудом «выползали» на улицу, на солнышко. Папа с мамой были в очень плохом состоянии. И я пошел на Мальцевский рынок, чтобы попытаться продать какие-то отрезы на костюм. Но никому ничего такого было не нужно. Однажды на рынке я увидел военного, и показал свой «товар». Видимо, ему стало меня жалко, и он сказал: «Мальчик, у меня ничего нет кроме восьми картошек и немного жмыха». Он развернул вещевой мешок и все это отдал мне. Я бросил ему отрезы и быстро побежал домой, боясь, что он погонится за мной. Это было огромное богатство. Мама все это разделила на восемь дней.

В конце марта я попал под сильнейший обстрел. Взрывной волной меня отбросило в сугроб. Через секунду я понял, что остался жив, но ранен в руку и из левого уха течет кровь. Меня быстро подобрали и отвезли в больницу.

Врачи сказали, что от взрыва разорвалась барабанная перепонка и слышать левым ухом я уже никогда не буду.

В марте-апреле по приказу маршала Говорова началась масштабная операция по очистке города от трупов во избежание возможных эпидемий. Командование фронтом организовало транспорт, бригады прочесывали квартиры, подвалы и другие помещения. Привлекли и членов добровольных дружин, в одну из которых входил и я. За это время были обнаружены и вывезены сотни тысяч трупов, их хоронили в братских могилах на всех кладбищах города. Только на Пискаревском кладбище похоронены примерно 600 тысяч ленинградцев.

В конце марта была резко повышена норма выдачи хлеба, стали выдавать и другие продукты, соль, мыло. Однажды, стоя в очереди, я услышал, что рядом с нами, на улице Некрасова, открылась баня. Пришедшим выдавали по кусочку мыла и одну чашку воды. Но это было счастье – помыться в теплой воде с мылом. Мама с папой смогли пойти в баню только в конце апреля.

По дну Ладоги проложили электрический кабель и бензопровод. Это позволило подать электроэнергию на ряд военных заводов и наладить выпуск снарядов, мин, патронов и ремонт техники. Я работал на одном из таких заводов. Работал на токарном станке по 12 часов в дневную и ночную смены. Когда в нашем районе открыли школу, я пошел в 7 класс. И поскольку я учился 3 раза в неделю, то работал уже только по 8 часов в день.

С конца 1943 года в Ленинграде стала налаживаться жизнь. В дома дали электричество, воду, заработала канализация, пустили трамваи. И наконец, наступило 27 января 1944 года – день снятия блокады. Один из самых трагических моментов войны закончился.