Что рассказал реб Зуся Гуревич

Фашисты в годы блокады забрасывали город листовками с призывом «уничтожать жидов и коммунистов, виновных в развязывании войны и страданиях русского народа».
Первое время, как утверждают очевидцы и в соответствии с документами НКВД, наблюдались «некоторые антисемитские настроения», но вскоре они прекратились, поскольку ленинградцы, вне зависимости от национальности, профессии, возраста, страдали, умирали от голода, холода, бомбежек и обстрелов.
Однако в годы блокады появилось среди жителей города необъяснимое суеверие, примета: там, где евреи, во время бомбежек будет безопасно. Укрывались в стенах Хоральной синагоги, в подвалах и парадных близлежащих домов, где, как правило, жили евреи.
«Удивительно, — рассказывает реб Зуся, габай Малой синагоги. — Большая синагога почти совсем не пострадала, а она так хорошо видна с Пулковских высот, где уже стояли фашисты. Однажды упал на крышу снаряд, но свалился во двор и не взорвался! Еще один попал в деревянный мост, в двухстах метрах от синагоги, где находился подплав, — мост взорвался, подплав уцелел.
Только единожды один из снарядов пробил купол синагоги. В годы блокады сберегли все ценности и реликвии синагоги, удалось сохранить даже старые деревянные скамьи, пострадали лишь свитки Торы, изъеденные крысами».
Реб Зуся Гуревич, наверное, остался одним из немногих прихожан синагоги, кто пережил блокаду. «Кто-то умер, кто-то был слишком маленьким, чтобы что-то запомнить».
Когда началась блокада, Зусе было восемь лет. Квартира, где жила его религиозная семья, находилась через один дом от синагоги. 16 человек, все евреи, ютились на кухне: там стояла плита и можно было согреться. Маленький Зуся болел цингой, личико его было опухшее, и, закутанный в несколько слоев одежды, он походил на вполне упитанного мальчика — на улицу его одного не пускали, боялись, что украдут и съедят.
«Тогда это было в порядке вещей».
«В то время помочь кому-то — значило протянуть ему руку и умереть вместе с ним, — говорит реб Зуся. — Помогать могли только те, кто специально был снаряжен подкармливать. Когда началась блокада, евреи стали чаще появляться в синагоге живыми и мертвыми. Сюда свозили тела своих близких те, кто не имел сил предать их земле. Сюда же приходили и после войны, чтобы помянуть убитых в Катастрофу.
В первую блокадную зиму трупы умерших заполняли не только двор синагоги, но и вестибюль, подвал. В страшный мороз телам могли навредить только крысы, которые хорошо к ним «прикладывались». Крысы, в отличие от людей, были очень крупные и жирные.
Раз в месяц заказывалась пятитонка, которую с верхом загружали легкими телами и везли на Преображенское кладбище к братской могиле». Отец Зуси Гуревича, работавший в похоронной команде, подробно записывал в толстую тетрадь, кто, где и когда был похоронен. Эту тетрадь он бережно хранил, а отправляясь на фронт, передал ее в Дом омовения при кладбище.
«В одном из пожаров тетрадь сгорела. Вернувшись с фронта, отец снова возглавил похоронную команду. Но имена погибших и их количество уже останутся неизвестными, — с горечью говорит реб Зуся. — Рядом с братской могилой длиной двести метров находятся одиночные
могилы тех, кого близкие нашли возможность похоронить отдельно. Это так называемые “хлебные захоронения”: за них расплачивались карточками на хлеб.
Подробности той жизни и той войны уходят от нас вместе со смертью стариков, переживших трагедию, и гибелью архивов в пожарах.
Но иногда они всплывают через года».
Вот что рассказал ребу Зусе сын «незабвенного Лейзера Михалевича Нахамкина» — Михаил:
«Папа, имея белый билет по зрению, не был призван в армию и работал кладовщиком на хозяйственном складе от райпищеторга Петроградского района. На складе находились стройматериалы: кровельное железо, краска, цемент, песок, щебень, спецодежда… Склад находился на Павловской улице, рядом с Большим проспектом Петроградской стороны. Я часто помогал отцу.
Однажды в калитку склада постучались, и мы увидели двух стариков с палочками и длинными бородами. Увидав отца, они поздоровались с ним на иврите, сказали на русском мне и мачехе “здрасте”, а затем прошли с папой в конторку и беседовали с ним на иврите и частично на идиш. Мы с Анной Яковлевной, мачехой, слышали этот разговор, который происходил за дверью, она понимала его весь, а я частично.
После беседы с отцом, которая длилась около часа, старцы попрощались и покинули склад. Папа вышел из конторки бледный, некоторое время он молчал, а затем по требованию Анны Яковлевны рассказал суть разговора со старцами. Один из старцев оказался старостой синагоги, а второй — раввин. Они обратились с просьбой отпустить со склада цемент на ремонт разрушенного купола синагоги. Они убеждали папу, обращались к его религиозному чувству, говорили, что он сделает благое дело. Все трое понимали, что выполнение данной просьбы чревато большой опасностью. Строительный материал представлял государственную ценность и отпускался по специальной разнарядке в малых количествах для неотложных работ. Органы правопорядка строго следили, и за нарушения полагалась высшая мера наказания по закону военного времени.
Я понимал, что отец продумывает, как организовать доставку цемента в синагогу “для благих целей”, но не предполагал, что буду одним из исполнителей этой операции. В последующие дни мы с папой ходили пешком в синагогу, и там, по-видимому, был составлен окончательный план доставки цемента. В один из дней папа обратился ко мне:
• Миша, ты был свидетелем беседы с раввином и старостой синагоги. Ты видел разрушенный снарядом купол. Я окажу помощь в ремонте купола и дам цемент. Это очень опасная операция, и если она не удастся, то я пострадаю и меня могут арестовать. Я религиозный человек, и совесть не дает мне покоя. Составлен план, и я прошу тебя помочь его осуществить. План такой: на склад приедет грузовая машина, ее загрузят цементом, который накроют брезентом, а сверху набросают щебень с песком. Шофер машины не знает, как проехать к синагоге, и ты будешь по дороге ему подсказывать, как коротким путем доехать до места. В синагоге вас встретят и разгрузят машину, а ты пешком вернешься на склад, где я тебя буду ждать. По дороге машину может остановить милиция или патруль. Как избежать ареста машины, я тебе расскажу в день проведения операции.
Я не чувствовал опасности, меня это даже увлекло. Я дал согласие. Машина прибыла под вечер, ее уже ждали двое мужчин, загрузили цементом, накрыли его брезентом, сделали сверху камуфляж. Папа передал мне противогазную сумку, в которой были продукты: хлеб, масло, во фляге спирт, сухой компот. Меня посадили в кузов у кабины на брезент. Шофер сказал, что по дороге он будет уточнять маршрут, открыв кабину, а я должен знать самый короткий путь до синагоги.
Папа в присутствии шофера мне сказал:
• Миша, если машину остановит постовой, ты должен ему в момент осмотра машины отдать сумку и сказать: там продукты. Пока он с колеса или с кабины спустится и будет просматривать содержимое сумки, машина должна тронуться. Вся надежда на то, что снова он вас не остановит. Ведь ты знаешь, что в продуктах сейчас все нуждаются, и на этом строится план доставки цемента в синагогу. От вас обоих все зависит.
Папа меня поцеловал и сказал, что, надеется, мы все сделаем, как он нас проинструктировал. Ворота склада открылись, и машина тронулась.
Я сказал шоферу, как ехать — Павловская улица, Большой проспект Петроградской стороны, Тучков мост, Разъезжая улица Васильевского острова, набережная Лейтенанта Шмидта, площадь Труда, Поцелуев мост, улица Декабристов, мимо театра оперы и балета, потом повернуть налево у Института Лесгафта на Лермонтовский проспект и въехать
в ворота синагоги. Шофер был молодой еврей в военной форме, расположение улиц Ленинграда он не знал. Первый раз я подсказал ему перед Тучковым мостом. Мы уже выехали на набережную перед мостом Лейтенанта Шмидта, и здесь вдруг машина остановилась, я взглянул вниз и увидел милиционера, пожилого мужчину. Шофер показал ему на меня. Милиционер встал на ступеньку кабины, посмотрел на меня и на камуфляж в кузове. Я сразу стал говорить:
• Дяденька, у вас семья есть? Он непроизвольно ответил:
• Да.
Вот тогда я размахнулся и бросил противогазную сумку на землю.
• Там продукты.
Милиционер спустился со ступеньки кабины, и в это время наблюдавший из кабины шофер на хорошей скорости тронулся с места и въехал на мост. Никто нас больше не останавливал, я видел, как милиционер нагнулся над сумкой с продуктами. Второй раз я подсказал маршрут на улице Декабристов.
На углу Лермонтовского проспекта нас ждал старик, он показал на ворота синагоги. Ворота были открыты, и машина быстро въехала во двор. Меня сняли с машины и проводили в Малую синагогу.
Как разгружали машину, я не видел, помню только, что шофер вошел в помещение, схватил меня в охапку и прижал к себе. Он на идише рассказал находящимся в помещении нескольким евреям о нашей поездке и хвалил меня. Староста, которого я уже знал в лицо, по-русски меня поблагодарил и велел передать благодарность отцу. Меня накормили чечевичной кашей с куском хлеба, и затем один из мужчин пошел провожать. Он проводил до площади Труда, а потом я самостоятельно пришел на склад. Когда я увидел папу и Анну Яковлевну, то понял, как они меня ждали, и по лицам было видно, как они переживали. Когда они успокоились, я им обо всем подробно рассказал. Конечно, они меня похвалили, и я был доволен, что сумел все выполнить.
Я представить себе не мог, что та помощь, оказанная моим отцом синагоге в 1943 году, будет оценена через 42 года и иметь приятные последствия для нашей семьи.
В июне 1985 года после болезни в возрасте 86 лет папа умер. Семья решила похоронить его, соблюдая еврейские традиции. Его брат Сендер Михалевич вместе со мной поехал в синагогу. Там мы обратились к старосте — габе. Дядя сообщил ему на иврите, что папа пережил блокаду, был постоянным прихожанином и имел в молитвенном зале постоянное место, и также сказал, что папа оказал в свое время синагоге помощь в ремонте купола. Староста поинтересовался именем и фамилией папы, а затем, листая толстую книгу блокадных лет, нашел его фамилию — Нахамкин Лейзер Михалевич. Напротив фамилии стояло — «коэн» и запись: «Оказал в 1943 г. помощь синагоге в ремонтных работах материалом». Он обратился к дяде Сене и сказал:
• Ваш брат имеет заслуги перед синагогой, и мы окажем помощь в похоронах с учетом традиций; поставим гроб в зале.
Он сделал все распоряжения. Папу приготовили по правилам к захоронению, перевезли в синагогу, где его в торжественной обстановке отпевал хазан с небольшим хором.
Гроб с телом папы стоял на возвышении, и над ним был купол, через который проникали лучи солнца. Похоронен папа на кладбище Девятого января на еврейском участке.
Мы с отцом не зря рисковали, оказывая помощь синагоге. Риск себя полностью оправдал.
В 1990 году наша семья иммигрировала из Союза, и мы проживаем в Израиле. Каждый раз, приезжая в Петербург, прихожу в синагогу, с радостью встречая своего друга детства, реба Зусю Гуревича».

Так случилось, что имя реба Зуси я услышала задолго до того, как познакомилась, чтобы воспользоваться его воспоминаниями о жизни синагоги в годы блокады.
Мою маму в возрасте 78 лет оперировал известный хирург Андрей Михайлович Ганичкин, подозревая онкологию. Операция прошла удачно, диагноз не подтвердился. Когда мама стала поправляться, я, чтобы подбодрить ее предложила: «Выйдешь из больницы, пойдем в синагогу и дадим деньги на бедных».
«Тоже мне, верующая еврейка!» — сказала мама на идиш и улыбнулась. Действительно, в нашей семье не соблюдались национальные традиции, не отмечались религиозные праздники. Но много лет один раз в год в Судный день, «йом кипур», мама ходила в синагогу.
Выписавшись из больницы, дома она быстро стала поправляться, а у меня все не было времени поехать с ней в синагогу.
«Мама, сходи сама и дай деньги» — предложила я. До войны мы жили
на улице Декабристов, и мама хорошо знала район Театральной площади, Лермонтовский проспект, где находится синагога.
Вечером, на исходе «йом кипура», мы с пятилетним сыном Антошей ждали бабушку и приготовили вкусный ужин, как положено в этот день поминовения. Мама пришла из синагоги очень оживленная.
Рассказала: «Большая синагога была закрыта. Я пошла в Малую. Там сидел реб Зуся, как он назвал себя. Я ему дала десять рублей и сказала, что у меня была операция, и мы с дочкой решили, когда поправлюсь, дадим пожертвование в синагогу. Реб меня спросил: «А сколько вы получаете пенсию?» Я ответила, что маленькую, 29 рублей, у меня не хватает стажа для полной пенсии. Он замахал руками: «Десять рублей для вас много, это грех отрывать от себя. Сейчас дайте три рубля, придете в другой раз, дадите еще три рубля, и будет десять!»
Антоша внимательно слушал и с недоумением спросил: «Не взял деньги?! А что такое грех?»
У внука с бабушкой были особые отношения, на равных: «Не взял! — назидательно сказала она. А грех — это когда делают плохо не только другим, но и себе. Никто столько вреда не причинит человеку, как он сам себе!»
Так я узнала реба Зусю Гуревича, который по сей день остается габаем Малой синагоги.
8 сентября 2018 года, в годовщину начала блокады Ленинграда, петербуржцы собрались во дворах жилых домов, школ и учреждений, в офисах, на городских площадях, в музеях и прочитали вслух поименные списки ленинградцев, умерших в дни блокады.
Акция проводилась на 60 площадках, включая Государственный Эрмитаж, Фонтанный дом, Русский музей и Большую хоральную синагогу. В тот год 8 сентября выпало на шаббат, субботу, святой день еврейского календаря, поэтому участие синагоги было несколько иным: имена умерших в блокаду прочитали во время молитвы у Свитка Торы.
На протяжении нескольких недель из разных городов страны и мира присылали на адрес синагоги имена близких, ставших жертвами блокады. Символично, что эти имена спустя десятилетия звучат в синагоге, не закрывавшей свои двери для прихожан все 900 дней.
Многие ленинградцы-петербуржцы пришли на субботнюю службу 8 сентября в 11.00 и участвовали в акции лично, послушав чтение имен во время молитвы у Свитка Торы. Сведения о родных и близких можно было прислать в синагогу и после 8 сентября 2018 года, так как чтение имен погибших блокадников продолжалось на каждой субботней службе вплоть до 27 января 2019 года, когда отмечалось 75-летие со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
Еврейский народ стал жертвой двух гуманитарных катастроф ХХ века: Блокады Ленинграда и Холокоста. Подобно тому, как в Израиле ежегодно вспоминают жертв Холокоста в День Памяти без знамен, музыки и парадов, петербуржцы почтили память павших в блокаду без пафоса, официоза и торжественных слов.
У Анны Андреевны Ахматовой есть такие строки:
«Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список и негде узнать».

Источник: Романовская Энна, составитель. «Холокост за кольцом блокады».