С началом Отечественной войны в Башкирию было эвакуировано более 100 промышленных предприятий, а также научные учреждения, вузы и научно-исследовательские институты, вместе с которыми здесь оказались тысячи людей, цвет научной, культурной и технической интеллигенции. Республика также приняла и разместила свыше 278 тысяч беженцев.

Только в Уфу за 1941–42 гг. прибыло 104 тыс. эвакуированных. Если по переписи 1939 г. здесь насчитывалось 250 тыс. человек, то к началу 1945 г. — 382 тыс. вместе с Черниковском, городом-спутником, построенным в годы войны на месте деревни Черниковка. К 60 промышленным предприятиям города прибавилось более 40 эвакуированных.

Миграционную волну можно условно разделить на две группы.

Первую группу составили руководители производства, инженерно-технические работники и рабочие высокой квалификации, прибывшие вместе со своими предприятиями, а также представители научной и творческой интеллигенции (сюда эвакуировалась многие члены Союза писателей, Академии наук Украины). Это были образованные люди, носители городской культуры. В новых условиях они продолжали заниматься своей работой, получили приличное жилье в благоустроенных квартирах (например, в «доме специалистов» на ул. Ленина, 2), пайки.

За короткий срок они сумели наладить производство, организовать строительство и изыскательские исследования, научную и пропагандистскую работу, развернуть госпитали для раненых и больных воинов.

Башкирия стала за несколько месяцев большим промышленным и культурным центром. С июня 1941 до конца 1943 гг. было сдано в эксплуатацию 360 заводов, фабрик, цехов, промыслов, установок.

В республику было эвакуировано 9 моторостроительных заводов. Вместе с заводами эвакуировалось более 50 тысяч работников.

Израиль Болотовский, начальник цеха Рыбинского авиационного завода, сумел за короткий срок организовать эвакуацию этого завода в Уфу, сам покинул Рыбинск с последней группой рабочих. 10 декабря 1941 года, когда они прибыли в Уфу, немцы объявили, что авиация уничтожила крупнейший советский авиазавод, но ни одного станка и ни одного работника там уже в это время не было. Его брат Самуил был в годы войны представителем ЦК ВЛКСМ, членом первого парткома моторостроительного завода, производившего моторы для тяжелых бомбардировщиков.

За годы войны было разработано 6 моделей авиадвигателей, собрано 97 тысяч. На базе этого завода возникло УМПО – крупнейшее предприятие республики.

Один из руководителей эвакуации авиазавода, в прошлом 1-й секретарь Днепропетровсого Обкома КПСС, член Военного. совета Южного фронта, участник Гражданской войны Семен Борисович Задионченко возглавил Башкирский обком КПСС.

В Стерлитамак был эвакуирован Одесский станкостроительный завод им. Ленина, выполнявший задания правительства по выпуску специальных агрегатных станков для оборонной промышленности.

Начальник инструментального цеха этого завода И.М. Мармер в 1940 году был отправлен из Одессы в Швейцарию за станком координатной расточки, которых тогда не было в СССР. Талантливому инженеру предложили остаться работать в Швейцарии, но он тогда, конечно, не мог принять такое предложение. Несколько месяцев он пробирался через Европу, где уже разгоралась вторая мировая война, бережно сохраняя драгоценный детали. А вскоре пришлось ему вместе с заводом эвакуироваться в Стерлитамак, где и был впервые в стране запущен в производство сверхточный станок.

В конце войны руководители завода были отмечены высокими правительственными наградами.

Академики АН УССР изыскивали новые строительные материалы, в рассмотрении проекта подъездных путей для строительства вагоноремонтного завода участвовал академик.

В Стерлитамаке разместились эвакуированные Славянский и Донецкий содовые заводы, давшие начало крупнейшему предприятию — объединению «Сода».

Уфимский паровозоремонтный завод принял оборудование Запорожского, Гомельского, Станиславского, Изюмского ПРЗ, Одесского вагонного депо.

В Уфу прибыли: Калужская спичечная, Подольская обувная фабрики, фанерный комбинат с уникальным прессом, Московская макаронная и Харьковская бисквитные фабрики.

Размещение предприятий и строительство новых объектов проходило в тяжелейших условиях, их можно без преувеличения называть подвигом тружеников тыла.

Из воспоминаний эвакуированного из Одессы архитектора-художника В.Л. Фельдштейна: «В Уфе я встретил бывшего главного инженера Украинского. Управления культуры, заказавшего перед войной мне и скульптору Теннеру Г.С, тоже эвакуированному в Уфу, проекты ряда памятников. Он предложил мне работу, и я более 3 лет я проработал техническом отделе треста № 3 завода высокопрочного гипса. Около деревни Черниковка построили восемь пар котлов открытых, вокруг разбили палатки на 40 человек, обогревались трубами. Стоились одноэтажные общежития и двухэтажные жилые дома».

В качестве стройматериала киевские инженеры, побывавшие перед войной в США и взявшие патент на производство высокопрочного кирпича, предложили использовать огромные запасы местного гипсового камня.

«За ночь пришлось сделать план и профили фундамента больницы на 150 коек. Строить начали в тот же день (в обычных условиях на это уходило две–три недели).

Снабжение осуществлялось по карточкам, торговля была ограничена, промтовары получали по талонам. Поощрением был талон на второе горячее блюдо и 200 гр. хлеба.

К осени 1943 г. палаточных городков не осталось».

В качестве стройматериала киевские инженеры, побывавшие перед войной в США и взявшие патент на производство высокопрочного кирпича, предложили использовать огромные запасы местного гипсового камня. В начале1942 г. трест № 3 поручил проектирование здания обкома КПСС В.Л. Фельдштейну и другим одесситам – архитектору Топузу, художнику Мучнику, скульптору Фридману. Мучник создал панно «Башкирская дивизия».

Эвакуация АН Украины, научных учреждений и вузов Москвы и других городов значительно повысила научный потенциал республики. Ученые разрабатывали проблемы оборонного значения, изыскивали новые источники сырья и материалы для медицинских препаратов, разрабатывали средства, ускоряющие лечение раненых и больных, проводили исследования по повышению урожайности зерновых культур, повышению продуктивности скота, внедрили новую для республики техническую культуру – сахарную свеклу.

Украинскими учеными были подготовлены рукописи научных трудов: «Археологические памятники Башкирии с древнейших времен до начала новой эры», «Древнейшая металлургия Башкирии». Знаменитый поэт Павло Тычина опубликовал работу «Патриотизм в творчестве Мажита Гайури». Академик Л.А. Булаховский участвовал в подготовке «Очерка башкирской диалектологии». Одна из уфимских улиц носит имя выдающегося украинского поэта Максима Рыльского, написавшего в нашем городе немало произведений. Автор многих исторических романов Натан Рыбак опубликовал в 1943 г. роман «Оружие с нами».

Эвакуированные в Уфу композиторы Москвы, Ленинграда, Украины собирали, обрабатывали и изучали башкирскую музыку. Был создан фольклорный кабинет. Эвакуированные композиторы ставили спектакли в театре оперы и балета. 30 апреля 1944 года состоялась премьера первого башкирского балета «Журавлиная песнь», созданного Львом Степановым по мотивам народной легенды «Звенящие журавли».

Музыканты Москвы, Ленинграда, Киева, Минска совместно с артистами Уфы выступали с концертно-просветительскими программами.

Огромное количество украинских песен, анекдотов, сказок собрали эвакуировавшиеся из Киева выдающиеся фольклористы Моисей Береговский, Е. Володарская и Марк Плисецкий. Эвакуированный из Украины писатель Яков Городской создал много произведений о Башкирии и переводов башкирских авторов, Елена Ильина перевела и выпустила сборники стихов башкирских поэтов «С отвагой в сердце» (1942).

В Уфе работали скульпторы: человек удивительного мужества Лина По, балерина, которая, потеряв зрение, стала скульптором, Сосланбек Тавасиев, через четверть века, в 1967 году, создавший памятник Салавату Юлаеву, ставший визитной карточкой нашего города. Некоторое время находился в Башкирии выдающийся художник Роберт Фальк.

В 1941-43 гг. в поселке Воскресенское Мелеузовского района расположилась Московская средняя художественная школа при Московском государственном художественном институте им. В.И. Сурикова. Именно московские художники основали там художественную галерею. Коллекции ряда музеев Украины были эвакуированы в Уфу (1 октября 1941 года было доставлено из Одессы более 300 экспонатов музеев русского, украинского, западноевропейского искусства, позже еще более полутора тысяч произведений из различных украинских музеев, эвакуированных через Пензу, Саратов). В Уфе устраивались выставки, например, выставка произведений И.Е. Репина из коллекции Киевского художественного музея.

В годы войны в Уфе находился центр 3 Интернационала. (Истоки, № 1, 2012).

Вождей расселили в гостинице «Башкирия» и домах по ул. Ленина, Пушкина, Советской. Среди них были Долорес Ибаррури, Клемнент Готвальд, Пальмиро Тольятти, Георгий Димитров, Морис Торез, Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт.

Исполком располагался в Доме пионеров (теперь в этом здании — авиатехникум им. П Тольятти). В здании Дома связи радиостанция Коминтерна, откуда велись антифашистские передачи. В районе Кушнаренково находилась развед-школа. В БАССР было эвакуировано несколько детдомов для испанских детей-сирот.

Жили сотрудники Коминтерна в довольно стесненных условиях, не имели мебели, постельного белья.

Большой вклад в здравоохранение республики вносили эвакуированные медики, среди которых было немало выдающихся ученых, академиков: первый нарком здравоохранения Н.А. Семашко, А.А. Богомолец, А.В. Палладин.

В Уфу были эвакуированы Первый МОЛМИ (Московский ордена Ленина медицинский институт), самостоятельно эвакуировались студенты многих других мединститутов.

В годы войны в республике были развернуты эвакогоспитали, через которые прошло около 250 тысяч раненых и больных. В Башкирию (глубокий тыл) эвакуировались тяжелораненые, 70% из которых смогли после лечения вернуться в строй.

Академики читали лекции в институтах, проводили научные исследования, оказывали лечебно-консультативную помощь – великие ученые-терапевты Н.Д. Стражеско, П.Е. Лукомский, а также профессора Н.С. Морозовский, В.Х. Василенко.

Уфимский НИИ эпидемиологии и микробиологии совместно с витаминным заводом наладил производство сыворотки, разработанной А.А. Богомольцем для ускорения заживления ран и препарата А.В. Палладина викасол, способствующего свертыванию крови.

Ассистент мединститута М.Н. Фридман показал эффективность источников санатория Красноусольский при заболеваниях желудочно-кишечного тракта.

В годы войны в Уфу были эвакуированы военные училища, в которых преподавали опытные командиры.

По окончании войны многие из эвакуированных, особенно москвичи, ленинградцы, киевляне, вернулись домой.

Другую, более многочисленную группу приезжих, составили беженцы. Из западных областей СССР, а также Москвы, Ленинграда днем и ночью под огнем противника шли эшелоны, увозя на восток стариков, женщин, детей. На Уфимском вокзале, на маленьких станциях их встречали толпы людей разных национальностей.

Голодные, оборванные за долгие дни дороги, покрытые струпьями, завшивленные – такими представали беженцы перед встречавшими. Они приводили приезжих домой, отмывали, переодевали, кормили и оставляли жить у себя, помогали найти работу, поддерживали морально. Вначале, казалось, оставляли на недели, но чаще всего надолго. Благодарную память об этом хранят не только дети войны, но и родившиеся и выросшие на земле Башкортостана их уже взрослые сегодня дети и внуки.

Одной из первых прочитанных мною в детстве книг и ставшая на годы любимой была повесть Мустая Карима «Радость нашего дома».

Эвакуированная из Украины или Белоруссии девочка оказывается в башкирской деревне, в башкирской семье. Белокурая, голубоглазая, говорящая на русском языке, ни на кого не похожа, она – другая, она – солнышко, которую любят все в этой семье и, особенно, маленький герой повести, от лица которого ведется рассказ. Она представляется ему почти неземным созданием, сейчас бы сказали «инопланетянкой». К концу войны родные находят и увозят девочку. Казалось бы, надо порадоваться за нее, но для мальчика это – утрата, прощание с первой детской любовью.

В Уфе, в семьях эвакуированных, родились: в 1941 г. писатель Сергей Довлатов (об этом сообщает мемориальная доска, установленная на доме № 56 по ул. Гоголя 25 ноября 2011 г.); в 1944 — году выдающийся скрипач и дирижер Владимир Спиваков, чей отец приехал с фронта после ранения; в поселке Давлеканово в 1943 г. – Людмила Улицкая.

В Давлеканово поселили ленинградцев, среди них было немало ученых. До сих пор жители помнят человека, весь багаж которого состоял из чемодана с книгами. В Юматово находились сотни эвакуированных детей. Сюда приезжали родители, и, случалось, находили здесь своих.

Среди эвакуированных в пос. Раевский детей был будущий певец Эдуард Хиль, после смерти которого в мае 2012 г., жители Раевки предложили дать одной из улиц имя Э. Хиля.

В Башкирию был эвакуирован вместе с родными юный Юра Яковлев, будущий народный артист СССР, который вместе с матерью, медицинской сестрой, работал в одном из уфимских госпиталей.

Для детей-сирот и временно потерявших родителей были открыты детские дома. За годы войны их количество возросло с 28 до 131, а детей в них с 4 тысяч до 16,3 тысяч.

Материальный уровень и условия жизни беженцев были несопоставимы с условиями жизни первой группы мигрантов. Их расселяли по общежитиям, коммуналкам, частным квартирам (нередко по 8–10 человек в комнате), многих — в селах и деревнях.

В огромном людском потоке беженцев евреи составляли значительный процент.

По Башкирскому обкому КПСС на 1 января 1942 г. состояло 1548 евреев-членов партии и 350 кандидатов, всего 1898 человек (по Уфимскому горкому соответственно – 733 и 163)5

Архивные данные дают лишь приблизительное представление о структуре этого миграционного контингента. Не учитывались дети. Тем не менее, в списках эвакуированных из прифронтовой полосы и прибывших в Уфу в первые месяцы войны евреи составили 50,8 %. За несколько первых военных месяцев численность еврейского населения республики увеличилась в десятки раз. На долю иждивенцев приходилось 47%, лиц старше 60 лет – 23,7%.

Ветераны труда вспоминают, что на нескольких заводах были “еврейские” цеха, т.е. работали практически только одни евреи. Среди эвакуированных были счетоводы, бухгалтеры, кассиры, повара, экспедиторы, слесари, токари.

Выросшие в бывшей «черте оседлости», окончившие в довоенные годы еврейские школы и техникумы, привнесли дух местечек, язык, традиции в ассимилированное еврейство республики. Многие из них остались жить здесь после войны, т.к. им не было куда и к кому возвращаться. Они значительно увеличили численность еврейского населения БАССР. Согласно переписи населения 1959 г. оно составляло свыше 7 тысяч человек. Мамэ лошн (идиш, досл. «язык матери».-Э.Ш.) звучал на уфимских улицах до середины 60-х годов.

В Башгосфилармонии выступала Анна Гузик. Артисты Ленинградской еврейской оперетты в клубе Карла Маркса (ныне Дом офицеров) показывали спектакль «А хасане он клезмер» («Свадьба музыканта»).

В Давлеканово поселили ленинградцев, среди них было немало ученых. До сих пор жители помнят человека по фамилии Ландау, весь багаж которого состоял из чемодана с книгами. В Юматово находились сотни эвакуированных детей. Сюда приезжали родители, и, случалось, находили здесь своих.

Эвакуированные счетоводы, бухгалтеры, кассиры, повара, экспедиторы, слесари, токари активно включались в жизнь республики. К станку вставали 15–16-летние ребята и люди преклонного возраста.

Находилась работа и для тех, кто не имел специальности. Так, в эвакуированных из Киева мастерских Главпромстроя НКВД трудились домохозяйки, подростки.

Хлебные карточки с максимальной нормой хлеба – 800 г. были лучшим материальным вознаграждением, а голубые шинели немецких офицеров — пр емией передовикам производства.

Образовательный и культурный уровень приезжих был существенно выше, чем у местного населения. Среди эвакуированных было немало учителей, воспитателей, оказавших заметное влияние на культуру села. Они устраивали концерты, вечера отдыха, организовывали хор, читали лекции. Здоровый образ жизни, система воспитания детей, крепость семейных устоев становились образцом для подражания.

Доцент БГМУ К.Г. Валеева вспоминала, что в детстве дружила с эвакуированными в Стерлитамак девочками. Их мамы проводили музыкальные и литературные вечера, дети разыгрывали спектакли, пели, отгадывали шарады. Было весело и интересно. Любовь к искусству она пронесла через всю свою жизнь, никогда не пропуская интересные спектакли, концерты, выставки.

Семья моей мамы эвакуировалась с Винницким мединститутом. Попытки высадиться в городах, в которых останавливался поезд, пресекались, т.к. эти города готовились к сдаче, что вскоре и происходило. И только на 19-й день состав остановился, послышалась незнакомая речь, появились старики с остроконечными седыми бородами. Это была Уфа.

Их поселили в бревенчатом двухэтажном доме по ул. Сталина (ныне Коммунистическая), 17. Девять человек в одной комнате, в том числе грудной ребенок, дочь старшего брата, без вести пропавшего в первые дни войны. Бабушка, как и все матери, каждое утро встречала почтальона – какую весточку он принесет. Ждала сына даже после того, как завершилась война.

Мама закончила уфимский мединститут в 1944 году. Кого-то из однокурсников направили в действующую армию, кого-то, как маму в только что освобожденные районы, где было не менее опасно. Она оказалась в маленьком белорусском городке Глуске. Ее предшественницу, врача, убили скрывавшиеся в лесах бывшие полицаи. Маме удалось избежать этой участи, так как хозяйка прятала ее в подвале, когда приходил сын-полицай.

Дедушка прожил в комнате на Сталина, 17, до 1967 года, до конца своих дней, поэтому я помню его соседей – всегда приветливых тетю Раю (Ракию) и дядю Сашу (Сабира). С их дочерью Ритой, которую воспитывала моя тетя Лиза, я встречаюсь до сих пор, как с родным человеком. Когда Рита собралась замуж, то пришла советоваться к моему деду, и он одобрил ее выбор. Помню, как все жильцы хоронили другую соседку Зину.

Жили в годы войны дружно, «семьей единой». Тогда это не было пропагандистским слоганом, а реальностью жизни. Когда хоронили дедушку, мама поклонилась и произнесла слова благодарности дому, ставшему для ее семьи родным в эти страшные годы.

Однако находились обыватели, которые связывали ухудшение своего материального положения и бытовых условий с наплывом беженцев.

Значительное увеличение населения не могло не вызвать определенные сложности и недовольство у отдельных местных жителей, которых “уплотняли”; подскочили цены на рынке, зимой 1941–42 гг. голодающим людям приходилось сутками стоять на морозе за пайком хлеба. Впрочем, так было повсюду. Почти у всех, кто-то из близких был на фронте, и каждый день с тревогой и надеждой люди вглядывались в идущего почтальона – какую весть он несет?

Было бы неверным игнорировать тот факт, что война вызвала всплеск антисемитизма не только на оккупированных территориях, но и в глубоком советском тылу. Облик, манеры и язык эвакуированных отличали их от окружающих и порой вызывали неприятие. Хранящиеся в архиве общественных объединений РБ документы дают возможность судить о том, каковы были реалии тех лет.

Лектор Л.Е. Якобсон1, выступавший в разных районах республики и общавшийся как с местным, так и с эвакуированным населением, обращается с письмом в обком партии, в котором называет «некоторые явления межнациональной розни».

1. «В одном из колхозов в поле местные жители не дали воды измученной жарой эвакуированной русской женщине, которая, в конце концов, упала без сознания;
2. В Бирске циркулировали слухи о том, что пропавший без вести мальчик, русский по национальности, убит евреями, причем убийство носит ритуальный характер, «мол евреи на свою Пасху пьют кровь у русских младенцев». Эту отвратительную легенду слышал из самых разных источников. В середине мая был найден труп пропавшего мальчика в одном из колодцев в Бирске и только тогда слухи прекратились. Зав. отделом пропаганды говорит, что эти явления возникли с наплывом эвакуированных (в известной части евреев). В райпрокуратуре лежит заявление одной еврейки, которую терроризирует, гонит с квартиры ее хозяин за то, что она – еврейка. Достойна удивления позиция райпрокуратуры, положившей под сукно это дело.
3. В марийском селе Шелкановка мальчишки-школьники марийцы и русские буквально затравили еврея Женю Фурманова (10 лет, 3-й класс). Никогда марийцы не знали чувства антисемитизма. 1942 г. В Белебеевском районе в одном из сел жители отказались расселять эвакуированных, если они были евреями.
4. В Нуримановском районе на бумажной фабрике «Красный Ключ» работало несколько евреев из Гомеля. В январе-феврале (1942 г. – Э.Ш.). на фабрике избит до полусмерти рабочий-еврей. Секретарь парторганизации, как заявил лектор обкома т. Плисецкий, игнорировали политический характер этого дела, рассматривая его как обычное хулиганство.
5. В Ждановский райком партии г. Уфы поступило заявление военврача III ранга Красногорского Ш.А., инвалида войны, который жаловался на жестокое отношение к нему со стороны члена ВКП (б), редактора Башкнигоиздата, родного брата начальника Главлита, В ответ на вопрос главы семьи, Красногорского, почему вы, систематически закрываете на крючок двери нашей комнаты, лишая нас единственного выхода, он ответил: «закрываю, чтобы еврейский дух не заходил ко мне в комнату».
6. Вам известен случай дикого убийства в Уфе группой русских школьников школьника-еврея»*.

Далее Якобсон предлагает усилить пропагандистскую работу, чтение лекций, бесед об антисемитизме, отразить эту тему в печати.

С письмом к Первому секретарю обкома 23 июля 1942 года обращается Борис Ефимович Копман, 36-летний начальник отдела института № 86. «Выросший на Украине, переживший погромы Петлюры, Махно, Деникина, Волынца, чьего брата и мать отца зверски замучили, воспитанный в духе полного интернационализма, не слышавшего каких-либо нареканий на евреев, работавших вместе с украинцами на строительстве укреплений», недоумевает, что «В Уфе имеют место антисемитские настроения среди многих лица (а ведь до революции Уфа принадлежала к числу тех городов, где даже не имели представление о евреях)».

Он сообщает о том, что:

1. «на улице Пушкина, где разместились эвакуированные из Киева семьи государственных и партийных работников, в начале первого ночи подошла группа подростков числом 10-12 человек и начала стучать в окна с выкриками «Бей жидов, спасай Россию!». Не ограничившись этим, они на протяжении часа пытались вырвать парадную дверь, продолжая выкрикивать погромные фразы. Никто не оказал должного отпора этой банде.
2. К матери его подошли два парня 16-17 лет и с угрозой спросили: «Ты — жидовка или русская?». Угроза последней доставить их в НКВД заставила парней удалиться и оставить старуху в покое.
3. К одному руководящему работнику одного из районов члену ВКП (б) обратилась жена военного, погибшего на фронте, с просьбой оказать содействие в улучшении жилищных условий. Его первый вопрос в присутствии этой гражданки был, не является ли она еврейкой. Узнав, что это именно так, он в помощи отказал и в оправдание своих действий стал приводить глупые доводы с ссылкой на какие-то еврейские семьи, создавшие неблагоприятные условия для жилья.
4. Соседка обращалась к эвакуированным со словами: «Забери свою еврейку, имея в виду ребенка».
5. Около универмага возник спор из-за того, что один гражданин, которого не хотели пустить без очереди, доказывал, что евреев на фронте нет, что они якобы все в тылу, что все затруднения с продовольственными и промышленными товарами вызваны евреями. И это, несмотря на то, что здесь же находился раненый боец-еврей, лишившийся ноги на фронте. Слушавший это милиционер не счел нужным положить конец спору».

«Еще можно приводить множество подобных фактов, — продолжает Б.Е. Копман. Он видит в причину в «чьей-то подрывной деятельности и вражеской агитации, а также в наличии элементов специально занимающихся этим». И задает вопрос: «Почему не ведется борьба? Где и когда могли узнать подростки черные антисемитские призывы, вычеркнутые из русского лексикона? Кто мог научить их погрому? Почему бездействует агитация, милиция?».

В рапорте о состоянии воспитательной работы в школах отмечено, что «почти ежедневно в мужских школах имеют место случаи драк, проявления антисемитизма, хулиганства.

Приведенные примеры действительно вопиющи, но они являлись проявлением бытового антисемитизма. Нам не удалось найти документы, позволяющие судить о принятых руководством республики мерах по пресечению подобных высказываний и действий.

Первым секретарем Башкирского обкома КПСС был в 1942-1943 гг. участник гражданской войны Семен Борисович Задионченко (Зайончик), один из секретарей Днепропетровского обкома, с первых дней войны вместе с Л.И. Брежневым принимавший участие в формировании 255-й стрелковой дивизии. Он прибыл в Уфу вместе с Рыбинским моторостроительным заводом и наладил здесь производство авиамоторов Позже он перешел в СНК БАССР заместителем заведующего отделом гособеспечения и бытового устройства семей военнослужащих. Возможно, С.Б. Задионченко считал, что не следует до поры до времени фиксировать на этих фактах внимание и предпринимать какие-либо меры репрессивного характера, дабы не «подлить масла в огонь».

Почему они имели место в традиционно столь толерантном регионе, куда еще в годы гражданской войны, как в оазис, со всех сторон стекались беженцы от погромов?

Ухудшение жизни часть людей, преимущественно маргинального уровня, связывала с евреями. Под влиянием пропаганды они считали, что Гитлер ведет войну только против евреев, что на фронтах их мало, нет на передовых. Не нужно забывать об антисемитских «традициях» в отдельных населенных пунктах, где попытки погрома были и в 1905, и во время гражданской войны, хотя жертв и сколько-нибудь серьезного ущерба они не причинили. Часть эвакуированных и беженцев, успели захватить с собой какие-то ценные вещи, да и просто миф о «еврейском богатстве» провоцировал криминальные элементы.

Справедливости ради следует отметить тот факт, что большинство опрошенных евреев не смогли вспомнить каких-либо ярких антисемитских эпизодов, тем более, факт убийства.

Порой распространялись нелепые слухи, имели место бытовые конфликты, в рапортах о состоянии воспитательной работы в школах было отмечено, что «почти ежедневно в мужских школах имеют место случаи драк, проявления антисемитизма, хулиганства».

Сами эвакуированные могли спровоцировать конфликты в силу той повышенной ранимости, которую сегодня называют «посттравматическим стрессовым расстройством». Ведь не могли же они всем рассказывать, что ночью снятся гудящие над головой самолеты и хочется стать незаметным.

«И снится, снится снова та война, И ты во сне отчаянно кричал», — так напишет спустя полвека участник другой войны.

К чести наших сограждан, большинство поняло беду людей, потерявших на оккупированных территориях все: близких и кров. Многие из них остались жить здесь после войны.

Спустя почти семь десятилетий после Победы атмосфера во время войны оценивалась ими «вполне доброжелательная» и все, без исключения, выражали благодарность республике, приютившей их, давшей возможность выжить в суровые военные годы и ставшая навсегда родной.

———————————————————————————

 

* Эту информацию подтвердить какими-либо другими источниками не удалось. Э.Ш.