«Влезли мы с няней в какой-то темный-претемный вагон и застряли там». Искусствовед Нина Дмитриева — о том, как добиралась до Моршанска. Фрагмент из дневника комментирует историк Олег Будницкий.

Из дневника искусствоведа Нины Дмитриевой

10 июля 1941 года

Живу уже три дня в Моршанске — с Мишкой и няней. Пришлось уехать. Собрались очень быстро, в один день. Многого не взяли нужного, кое-что взяли лишнее.

Тилли   весь день доставал билет, это на него плохо повлияло. <…> Ехали скверно. Пришли — нас не хотели впускать, в вагонах нет мест. Все стали волноваться, ругаться и упрашивать. Тилька назвал сволочью какого-то дохлого проводничка, тот полез в амбицию. Тилька извинялся. Мама моя взывала к материнским чувствам проводниц. В общем, было довольно паскудно. Наконец нас посадил какой-то весьма пьяный дежур­ный, которому, очевидно, что-то сунули. Влезли мы с няней в какой-то темный-претемный вагон и застряли там со всеми своими чемоданами и корзиноч­ками, которые тоже пришлось брать с бою. Один нянин узел так и остался там. Потом меня куда-то усадили на край лавки, с Мишкой на руках, няня же половину ночи стояла в проходе у чемоданов. После Рязани стало свободнее.

В моем купе ехал симпатичный старый рабочий. Бывают такие пожилые начитанные рабочие, которые говорят: «Книга под названием „Петр Первый“, сочинение Алексея Толстого». Это очень хорошо звучит — «книга под названием». Он читал и Белинского, и много кое-чего знал. Рассказывал, как он в Гражданскую войну свою семью потерял. Он работал тогда маши­нистом. Насчет войны он говорил, что это решительная схватка между коммуниз­мом и капитализмом, я попробовала ему сказать, что до капитализма еще не дошло, что пока на очереди фашизм, но он с этим не согласился.

На верхней полке какой-то человек долго спал. Нестарый, усталое желтое лицо. Оказалось, что он из Белостока  . 22-го в 4 часа на Белосток налетели. Многие вышли на улицу, удивлялись, не понимали, в чем дело, — думали, это маневры «в боевых условиях». Потом видят — стреляют. Уже в 12 часов, после речи Молотова, окончатель­но убедились в том, что это не совсем маневры. Стали, конечно, спешно выезжать из города. Через лес потянулись эшелоны с жен­щинами и детьми. С немецких самоле­тов стали бомбить эти эшелоны, настой­чиво их преследуя; как только попадалась открытая полянка — летели бомбы, все горело вокруг. Одна женщина с ребенком побежала — ребенка убило у нее на руках. Она растерялась. Ей стали кричать: брось ребенка. Она положила его на землю, побежала, но потом вернулась и опять подняла. Было убито множе­ство детей.

Пассажир, который это рассказывал, потерял в суматохе свою жену с детьми. Сам он на другой день пробирался через лес. Только случайно остался жив. Осколком его слегка ранило в ногу. Уже в Минске он явился в больницу — там никого нет, окна выбиты, больные частью разбежались, частью лежат, кричат. Кто-то сделал ему перевязку. Он едет через Москву, дальше и дальше на восток, ищет семью — они поехали, кажется, в Куйбышев.

Минск выжжен. Говорят, что и маленькие города Гитлер не щадит — сносит дотла.

С какой злобой все говорят о нем. Этот рабочий в поезде сказал, что он заметил в кинохронике, где показывалось заключение пакта, Гитлер «все отворачивал морду», становился спиной или боком, не глядел в аппарат.

Комментарий историка Олега Будницкого

Буквально в первые же дни после начала войны развернулась полномасштабная эвакуация промышленности и населения из тех районов, которым угрожала оккупа­ция. Причем разница между эвакуацией промышленных объектов, промышленных предприятий и людей, которые на них работали, и эвакуацией населения была огромной. Поскольку если первое было делом государствен­ным, стратегическим, то те, кто не был сотрудником тех заводов, которые эвакуировали, не был партийным работником, не был, в общем, важным человеком для ведения войны, — те были предоставлены сами себе и эвакуи­ровались, как понимали и как могли.

В общей сложности в 1941 году, с июня по конец ноября, сумели эвакуиро­ваться (в основном централизованно, а также своим ходом, как угодно) около 18 миллионов человек. Всего за время войны в эвакуации оказалось около 25 миллионов. Вывезли также на восток около 2600 предприятий. Это, в общем, была колоссальная операция, и если бы это не было проведено, то исход войны был бы очень проблематичен.

Прежде всего, конечно, речь идет о про­мышленности, о промышленных пред­приятиях, которые эвакуировались на Урал, в Сибирь, в Казахстан, в Среднюю Азию. И были очень быстро, по всем понятиям, запущены в работу.

Это отрывок из дневника Нины Дмитриевой, причем это записано достаточно скоро после эвакуации. Нина Дмитриева была молодым искусствоведом, окончила знаменитый ИФЛИ — московский Институт философии, литературы и истории, такой питомник советских интеллектуалов. Она была, несомненно, литературно одаренным человеком, и по тексту дневника это видно. Думаю, многие слушатели читали ее работы уже гораздо более позднего, послевоен­ного времени — о Ван Гоге, «Краткую историю искусств», о Врубеле и многие другие прекрасные тексты.

Сорок первый год. Она — совсем молодая женщина, недавно вышла замуж, у нее годовалый сынишка. И она решает уехать из Москвы, потому что Москву бомбят. Москва — главный объект нацистского наступления. Это еще кажется далеким делом — но угроза, в общем, вполне реальная для тех, кто понимает, что что-то пошло не так. И вот она с ребенком едет в Мор­шанск, это Тамбов­ская область, не столь далеко — но и добраться туда очень непросто. И вот этот отрывок рисует все эти тяготы такой самостоятельной, как сказа­ли бы в советское время, «дикой» эвакуации.

Источник: Журнал «Arzamas».