«Мы вспоминаем и рассказываем в два голоса. Я – Даня и мой брат Шлемо. Записываю, я – Даня. Мы счастливы вспоминать, рассказывать и записывать, и все это, в радостях. Мы надеемся, что наши внуки и правнуки найдут эти строчки интересными и полезными, когда-нибудь».

 (Из книги Дани Берзин «Воспоминания о нашем детстве», MeDial, Ришон ле-Цион, 2009, с.66.)

В конце декабря 2021 года (21–22 декабря) автор этого сообщения принял участие в Международной онлайн конференции «Эвакуация, Советский Союз и евреи.                               Проблемы, оценки и свидетельства» Тема была заявлена «Воспоминания Дани Берзин о стране «Эвакуация». За основу была взята ее книга «Воспоминания о нашем детстве», выпущенная в Израиле на иврите и на русском языках [1].

 Как известно, в 2009 году в Аудиториуме «Яд Вашем» прошла презентация книги «Эвакуация. Воспоминания о детстве, опаленном огнем Катастрофы. СССР, 1941–1945» (Иерусалим, 2009). Авторам тяжелых, недетских воспоминаний, которых с каждым днем становится все меньше и меньше, ибо Время безжалостно, посчастливилось не только выжить во время бегства от наступавших гитлеровских войск и затем в глубоком советском тылу, но и со временем репатриироваться в Израиль, рассказать широкой общественности о пережитом, добиться льгот для переживших Холокост, как эвакуированных и беженцев. Это был первый сборник в рамках проекта «Опаленное детство», который был вскоре презентован и в Кнессете, затем последовали остальные, таким образом, сама тема трагедии еврейских беженцев в годы Второй мировой войны – уроженцев стран постсоветского пространства стала занимать в последние годы достойное место в историографии Холокоста, по крайней мере, в его русскоязычном сегменте.

Наряду с коллективными сборниками воспоминаний беженцев и эвакуированных стали выходить и отдельные брошюры и книги воспоминаний.

Вот о такой небольшой, малотиражной книге, вышедшей на иврите и на русском и речь в нашем сообщении. Она из той же страны, под названием не «Шоа», но — «Эвакуация». Ее автор Даня Берзин, урожденная Забрянская (проживала в Мейтаре близ Беер-Шевы).

А благодарственных письмах «Яд Вашем» за книгу «Воспоминания о нашем детстве» — «Зихронот яльдут 1941» (на иврите) говорится о «важности сбора воспоминаний для памяти о жертвах Катастрофы». Она «будет служить читателям и исследователям». Письмо датировано 9 мая 2010 года, Днем 65-ой годовщины Победы над нацизмом.  Оба издания имеются и в читальном зале городской библиотеки Беер-Шевы.  Русскоязычный вариант уже проложил дорогу к читателям не только в Израиле, но и России, Литве и Германии.

Член Союза писателей России Михаил Глуховский — члену редколлегии журнала «Партнер» (Германия) Сергею Викману: «Друзья в Вильнюсе познакомили меня с рукописью повети Дани Берзин, жительницы Израиля, «Воспоминания о нашем детстве». Прочитал залпом, хороший сочный язык, умение емко передать чувства ребенка, гуманное по своей направленности повествование – все это позволяет рекомендовать мемуары как незаурядное произведение о пережитом детьми и старшим поколением в годы войны». С этим нельзя не согласиться.

Даня Берзин, с которой мне посчастливилось познакомиться в ноябре 2009-го в Ащдоде, не литератор. Инженер-электрик с дипломом Варшавского политехнического. В Израиле — с конца 50-х. Учитель физики, математики и разработчик познавательных детских игр. Перед конференцией председатель «Хазит а-Кавод» Александр Берман поставил меня в известность, что книга не вписывается в некие академические рамки воспоминаний. Я могу ответить, почему. Она написана детским языком, но с другой стороны, это эмоция, пост-травма, которая трансформировалась в некую эмоциональную стихию, без надрыва, но и её очень тяжело воспринимать [2].

Даня пишет, как слышит, скорее, как дышит. Рисует. Без вычурности, выкрутасов и изысков. Ясно и просто. Стиль книжечки, на наш взгляд, «детский примитивизм», но для историка это не столь уж и важно, он должен взять из нее, как из источника, максимум информации.

…Предвоенный Гомель глазами и цепкой памятью ребенка шести лет. Первые радости, шалости, ощущение счастья. Мама, папа, бабушка и дедушка, маленький братик Шлемо.  Большая семья. Братик не запомнил отца, как она, Даня, читавшая с ним первые детские книжки: «Радость и свет входили в тот дом, куда входил наш папа». Гомель со своими одноэтажными домами среди садов, с кленами, деревянными тротуарами, — он зрим, почти осязаем.

А подготовка к Песаху 1941 года! «Я уже знаю, что едят на Песах, — хвастается еврейский ребенок, — Точно, будет маца». Вместе с бабушкой идут в пекарню, низенький длинный дом, «где внутри горит огонь». Первый седер в доме бабушки Сары и дедушки Иче, за столом собирается семья. Белые скатерти, серебряные ложки, чудом уцелевшие во время погромов, Первой мировой и Гражданской войн. Это ли не пример национальной самоидентификации взрослых в глазах маленького ребенка, да еще в условиях курса тоталитарного государства СССР в 30-е годы на ассимиляцию евреев?! В то же время, подчиняясь «правилам игры», семья отмечает и советские праздники. Забрянские – не исключение. Дане запомнился Первомай на плечах у отца, вкус впервые съеденного шоколада.

Текст дополнен фото родителей – это Циля Хазан и Залман Забрянский. 1934 год. Родители только поженились. В конце мая 1941 года он был призван на военные сборы РККА, с которых, в конечном счете, не вернулся.

Как узнали о войне? В воскресенье, дома, из репродуктора. Последняя встреча с отцом состоялась в военном лагере на берегу реки Сож, в первые дни после начала войны. Отец завещал матери Циле одно: «Береги детей!» Он пропал без вести буквально в первые месяцы войны [3], о чем семье стало известно лишь в 1944 году. Так, за Победу отдал жизнь Зяма (Зальман) Забрянский, отец маленькой Дани и ее младшего братика Шлемы.  За нее погибли и отцовские братья Давид и Ешуа, и братья матери Гриша (Гершон), Михаил и Давид Хазаны.

Первые бомбежки. Сборы в дорогу. К счастью, дед Иче работал на железной дороге и получил место, полку, чтоб вывести семью из Гомеля. «Это называлось эвакуировать. Надо бежать от немцев, они убивают евреев. Мы – евреи. Бедный дедушка. Бедный Юзик! (Хавкин, муж сестры матери, Розы, — уточнение Г.Р.) Они должны остаться! Они должны защищать наш город». Фраза «мы евреи» очень сильно врезается в память.  Девочка понимает, осознает то, что она и ее семья не такие, как все. Их выделяют из общей массы, то есть, их немцы будут убивать. Именно от этого они и бегут!

Дорога беглецов — через Курск. Затем Орел. Бомбежка города, железнодорожного узла. Во время прибытия в Орел, на железнодорожном узле, семья попала под жесточайшую бомбардировку с воздуха. Немцы господствовали в воздухе. Я нашёл сведения об этом налёте. Даня не преувеличивает. Она, как говорится, ни одной каплей не лжёт. Вокзал был разрушен, источником может служить немецкая трофейная фотография. «Они бомбили нас с розового заката до красной зори. Беспрерывно. Мы мчались под вагонами, искали спасения, ведь большой шипящий осколок упал нам прямо в вагон. У меня течет кровь по лицу, у Шлемо, тоже. А Женя (Геня), наша маленькая смешливая тетя (младшей сестре матери было 12 лет — Г.Р.), она даже идти не может! С ее тоненьких шустреньких ножек свисают красные клочья, и кровь, кровь, кровь. Роза (сестра матери-Г.Р.) тащит Женю на спине одной рукой, второй рукой тащит Шлемо за ручку, а я держусь за маленькую ручку моего брата и стараюсь бежать рядом. Так трудно бежать под вагонами!» Её тётя, младшая тётя, Женя, получила раны, она очень долго мучилась по госпиталям, стала калекой на всю жизнь фактически, и попала в детдом. Её позже найдут родители матери. Но пока что девочка была в неведении, они вместе с братом были, как говорится, под опекой одной из сестёр матери. «Вокруг крики, дым стелется, вонь горелого мяса, сахара. Бедные лошади! Они тоже горят! Люди не открыли им ворота! Лошади кричат ужасно! Роза тоже кричит – Больница! Где больница?!» Вчитайтесь! Лошади не ржут, а именно «кричат». Как люди!..

Узелок «на память» о бомбежке – осколочная рана на макушке. Досталось и брату. «Рану Шлемо замазали, был сорван кусок кожи со лба. – Будешь жить, парень, — сказала медсестра. За воротами больницы – дождь и бомбы. Раненный в руку солдат в плаще подхватил братишку на руки. Снова в вагоне: «Никто не говорит, никто не отвечает, у всех горе». По дороге потеряли маму.  Она найдется, но – позже…Чудо? Наверное…

Месяц — в пути. «Роза доставала нам горячую воду на станциях, и мы пили чай с хлебом и сахаром. Иногда Роза меняла полотенце или наволочку на стакан вишни или кусок душистого подсолнечника. Часто наш поезд останавливался в лесу или в поле. Путь закрыт. Значит, где-то бомбят». Несколько слов – но уже есть картина выживания по пути на Восток. Картина глазами шестилетнего ребенка.

Наконец, они в стране «Эвакуации». От Бугуруслана — путь в татарскую деревню Казанка. Колхоз. На краю маленькой татарской деревни стоит домик, в котором живут старик со старухой, их внучка, и тут же – эвакуированные. То есть, в тесноте да не в обиде. Тетя сразу была включена на работу в колхоз, и она была на самых тяжёлых, каторжных работах. Почему? Потому что фронт требовал хлеба. «Наша дорогая Роза уже работает на молотилке с раннего утра до заката. Бедняжка! Работа эта каторжная. Роза приходит домой, еле живая. Пыль и сухая зерновая плева ветром горячим несутся на работающих женщин. Рот, нос, уши, легкие – все забито».

А дети были предоставлены себе. И вот этот язык, что они ходили «промышлять» — то есть, дети были фактически предоставлены сами себе, и они старались просто выжить.

Они ничего не знали о матери. Потом мать разыскала этих детей, замечательно. И там есть очень такие жуткие картинки, как кричит ребёнок, который постоянно ест жмых, и он не может нормально сходить по нужде. Кровавый понос, голод. В чем он виноват? Что кто-то развязал эту страшную войну, чтоб дети голодали, холодали, буквально умирали на глазах. И это все тоже было. Вместе с местными детишками Даня уходит в поля ПРОМЫШЛЯТЬ. «Местные знают, чем можно полакомиться». Гороховыми стручками, белой морковкой. Чем придется. Повторяю. Физическое выживание это было основой основ.

С болью пишет Даня о своей младшей тете, о Жене Хазан. Ноги ей удалось спасти. «6-7 ран в ногах, кости целы». После бомбежки и операции девочка попала в детдом.

Бабушка Сара и дед Иче нашли ее в одном из тыловых детдомов, «они увидели очень худую девочку на костылях, которая отбивается от мальчишек и орет во всю глотку ОНИ СОЖРАЛИ МОЙ ХЛЕБ! Сара и Иче признали свою девочку в этой маленькой калеке. Дети окружили их, некоторые плакали, другие смотрели с завистью. На прощанье бабушка и Женя раздали детям угощенье – большую часть хлеба, кускового сахара и семечек, которые были у бабушки в чемодане…»

Этот абзац заставляет задуматься. Девочка – калека отбивается от ожесточившихся, озверевших от голодухи сверстников. И она же делится с ними последним куском, что привезли родные. Тем, кто останется в детдоме, ведь хуже. Что это?! Жалость к таким же обездоленным, Милосердие перед лицом одной на всех беды? Война искалечила ее: «Осколки долго сидели в ногах у Жени, а шрамы и воспаления на всю жизнь».

Так в татарской деревеньке, между тем, выживали Даня, Шлемо мама, Циля. Неожиданно пришла беда, рассказывает Даня, слегла мама, ее отправили в Бугуруслан с воспалением легких и месяца дети пробыли без мамы. Три месяца чужие люди помогали нам, троим, выстоять в той жизни. Как жаль, что их мен не знаю. Но помню их, всех. Молодая русская врач в больнице гор. Бугуруслан приносила маме масло и яйцо из своего дома. Доктор! Мне?! Циля, ты должна выжить, у тебя дети! А нас, вот, приглашала к себе хозяйка – Старушка и угощала тушеной сахарной свеклой, а иногда и своим татарским супом». Война быстро расставила нравственные приоритеты, взрослые помогли выжить детям. Дане и ее брату повезло…

Еще одна деталь – брат и сестра, видя, как молился хозяин — старик, становились на колени: «Нам хотелось порадовать старого доброго человека». Суровым блюстителям религиозной морали подумается – «вот она, угроза ассимиляции». Спорить — бессмысленно. Да полноте! Наверное, старик молил Б-га о том, чтоб война поскорей закончилась, и чтоб эти маленькие дети, оказавшиеся волею Судьбы в его доме, выжили, не потеряли маму в больнице, вернулись домой. Б-г един!

Невольно сравниваю строки Дани Берзин с воспоминаниями в сборнике «Эвакуация»: Авторы пишут о бытовом антисемитизме в советском тылу, об унижении, избиениях, и т. д. Бесспорно, он был, и еврейские дети-беженцы ощущали его «прелести» на себе. К счастью — не везде. Милосердие, Сострадание: русская женщина-врач, отрывая от себя, семьи, отдавала больной беженке часть своей скудной пайки; нищие сельчане подкармливали едва не осиротевших беззащитных малышей. Еврей, русский, татарин — национальность тут не причем. Война четко провела грань между человечностью и зверством. Человеческое, не звериное начало брало верх. Потому и смогли выжить, победили…

Одним из важнейших достоинств этой книги я бы назвал «зримую достоверность» в бытописании «страны Эвакуации». Читаешь — видишь, словно на экране черно-белого кино, как маленькая Даня приносит с улицы снег, мама греет воду, кладет мыло в миску и «осторожно моет Шлемо голову. Моет и плачет…». А головка-то во вшах и болячках; чей-то орущий малыш, сходивший кровью на горшок по нужде, потому что кормили жмыхом. Кто и как расскажет об этом, если не сами пережившие эту нелегкую годину?! О том, как ютились, перебравшись в город на Волге, в Сызрань, в сырой комнатушке при мужском общежитии, как горбатилась мать поломойкой за мизерную зарплату, как с замиранием сердец слушали голос Левитана: «НАШИ ВОЙСКА ПОСЛЕ ТЯЖЕЛЫХ БОЕВ ШТУРМОВАЛИ…», как пошла в первый раз школу по глубокому снегу в подаренных тетей Розой ботах. А как радовалась она подаренному дедом чернильному карандашу – ведь можно рисовать синие, сиреневые цветы…

Март 1944 –го. Пришла весна. Даня радуется новому пальто, ботинкам, и грустит, что в день рождения ее не увидит папа: «Нет никаких вестей о судьбе Папы, судьбе Гриши и Давида».

Возвращение на пепелище: «Приближаемся к Гомелю. Все прильнули к окнам. Ужас то, какой! Сколько всего поразрушено! И наш Гомель, и наша улица Сазонова! С тех пор прошло 64 года, а вот помню это чувство бесконечной тоски и ненависти». Это действительно – их дом был разрушен, точнее даже, с одной стороны – бомбардировка, а с другой стороны есть сведения, что сожгли местные антисемиты. Это тоже возможно. Вместо дома — пепелище. Как семье фронтовика им выделили угол на окраине Гомеля. В доме родителей матери, семьи Хазан, удалось узнать (знания, по словам Дани, собирались «по крупицам») во время оккупации жили немцы. После того, как сбежали, местные антисемиты сожгли дом и вырубили сад. Младший брат Шлемо в первом классе узнал «прелести» антисемитизма. И от одноклассников, и от однорукой учительницы-антисемитки. Так и видишь, как она, собирая пальцы правой руки щепотью, «каждый день бьет по лбу маленького еврея. Бьет, бьет и орет – учись! Жаловаться не привыкли. Горько было». Брат стал СЛАВИКОМ. Сменили имя, в наивной надежде, что антисемиты перестанут приставать. Судить за это мы не вправе…

Даня помнит себя и 9 мая, в День Победы — как мчалась домой, плакала и обнималась. «Со слезами на глазах». «Вы хотите знать, кто вернулся? На нашу улицу никто нее вернулся с этой войны. ВЕЧНАЯ ИМ ПАМЯТЬ». Как и отец, которого она готова была ждать всю жизнь…

Пара строк у Дани Берзин о разгребающих завалы «пленных фрицах». «Мне бы их ненавидеть, бросить в них камень, они забрали моего папу…но я жалею этих, таких худых. Таких оборванных, с протянутыми руками – клеб, клеб! Мне нечего им подать, и я ухожу, а то еще заплачу…» Ненависть маленькой девочки к врагу сменилась состраданием к побежденным? У меня нет ответа на этот вопрос.

Что было потом? Второй брак матери. Семья перебралась частично в Вильнюс, курсировала между Вильнюсом и Гомелем. В пятидесятые годы Даня вышла замуж в Варшаве. Окончила политехнический институт (сейчас – политехнический университет). В начале шестидесятых — в Израиле. Это была алия с волной изгнанников периода правления Гомулки. Даня в Израиле. Она работала инженером, преподавателем физики, математики в системе профессионально-технических школ. И в общем-то, как она сказала: «как сложилась наша жизнь, потом – трудно, но счастливо. Учились, много трудились, боролись, пережили несколько новых войн, уже в Израиле. Каждый из нас нашёл свою любовь и свой счастливый час. Каждый из нас создал семью. Мы живём в Израиле, наши дети, внуки и правнук Шломо – тоже, все мы в дружбе и любвиУ Дани Берзин – трое детей — сын, две дочери, 8 внучек. У брата, Шлемы – Славика, три дочери, девять внуков, недавно появился правнук. Жизнь — продолжается…

1. Отрывки из книги выложены в открытом доступе (воспоминания Берзиной Дани); О книге была опубликована наша рецензия в газете «Новости недели» (приложение «Время НН», раздел «Время евреев», 16 сентября 2010 г., с.10) под названием «Воспоминания о стране «Эвакуация»
2. Как удалось выяснить уже после онлайн конференции, она жива, о чем сообщила ее родственница, найденная автором этих строк в социальной сети.
3. Согласно данным документа, уточняющего потери, Забрянский Зяма Исаакович, 1909 года рождения из м. Костюковичи Могилевской обл., был призван 30 мая 1941 года Гомельским ГВК Белорусской ССР, , Гомельской области, г. Гомель и пропал без вести в августе 1941г., писем не было (ЦАМО РФ, Ф. 58, оп.977520, д.249, л.79).