Большое спасибо за приглашение участвовать в нашей встрече. Большой привет из заснеженной Москвы всем участникам.

Дорогие друзья! Я хотел бы затронуть моем выступлении тему переписки фронта и тыла периода Второй мировой / Великой Отечественной войны, чем собственно Центр Холокост целенаправленно занимается уже почти тридцать лет. Собственно, нам в будущем году предстоит юбилей. Заранее приглашаю.

Если первые публикации писем и других источников личного происхождения появились ещё в военные годы, то предпочтение тогда отдавалось источникам с героическим и патриотическим содержанием, а вот вопросы фронтового и тылового быта, противоречивости настроения советских граждан в условиях войны, ну в общем-то, игнорировались.  И отмеченные тенденции долгое время сохранялись в публикации писем, воспоминаний и дневников в последующие годы.  Может быть только последние лет пятнадцать-двадцать ситуация стала меняться, кардинально меняться. Собственно, стали выходить сборники – издания писем, воспоминаний, дневников, которые позволяют более подробно представить нам и гамму чувств и переживаний человека той поры, советского человека военного времени. И, собственно, на протяжении пятнадцати лет российский Центр «Холокост» продолжает заниматься этой тематикой, выпуская сборники «Сохрани мои письма». /Показывает сборник/

Кстати, ещё вчера тема писем была немножко затронута. Я немножко отвлёкся. Мы действительно много занимались так называемой тыловой перепиской. Это по дороге, в эвакуации и обратно из эвакуации, на фронт, в разные города СССР, в освобождённые районы. И вообще надо сказать, что на протяжении послевоенных лет этому массиву ценных документов почти не уделялось внимания. А вот тут как раз очень многие письма содержит крайне важную формацию о повседневной жизни семей фронтовиков, эвакуированных и беженцев, о непростых отношениях в тылу к евреям, да и вообще к эвакуированным.

И вообще письмам на фронт из советского тыла в значительно меньшей степени повезло даже в плане сохранности, поскольку военнослужащие, те, кому повезло вернуться с войны, не всегда имели возможности их сохранить. И количество источников, дошедших до современного исследователя, довольно невелико, – если, конечно, сравнивать с колоссальным объёмом переписки военных лет в целом.  Конечно, люди стремились хранить письма тех, кто с войны не вернулся, в первую очередь как память, как реликвию, но вот огромный массив письма на фронт и внутренние связи между различными городами и регионами глубине СССР, огромный массив этой переписки даёт очень яркую картину бегства, эвакуации, жизни в тылу. И, конечно, отдельную особую ценность представляют материалы, принадлежащие членам одной семьи. Вот семейная переписка зачастую даёт нам возможность, условно говоря, классифицировать вот весь этот объем писем.

Но первое – это, конечно, письма с фронта, разумеется. И второе – письма на фронт. Но даже внутри этих двух направлений корреспонденции мы можем разделить их по авторам. Во-первых, что касается писем с фронта, тут очень важно различать, кто пишет.  Одно дело, это молодые люди, так, скажем, лет до двадцати пяти, где в переписке в основном звучат достаточно бодрые настроения. И даже если там и говорится о трудностях повседневной жизни, то очень редко. Зато в этой переписке очень много информации о трагических судьбах евреев на оккупированной территории. Хотя уже летом сорок первого года в письмах советских солдат и офицеров, прежде всего евреев (они своих сразу видели среди беженцев) – вот в их переписке уже нашли отражение именно трагические судьбы и незавидная участь евреев-беженцев. Как пишет один фронтовик, «когда я увидел эти вагоны беженцев и представил себе, что мои родители тоже в таких же вагонах, голодные, грязные отправляется куда-то в эвакуацию…», человек сразу спроецировал то, что он увидел, на судьбу своих родных, а его родные действительно эвакуировались из Брянщины в глубь страны.  Другое дело – это письма людей более старшего поколения. В принципе это сейчас немножко изменились стандарты, если так можно выразиться, возрастные. Сегодня человек в сорок лет считается ещё молодым. А тогда это был уже пожилой человек, и зачастую такие люди, обременённые семьями, они больше внимания уделяют в переписке с фронта, в письмах домой, вопросам чисто бытового характера. То есть их болезненней, острее беспокоили судьбы родных, оставшихся где-то в эвакуации в тылу, все их трудности – предстоящие холода, недостаток продуктов, сложные взаимоотношения с местным начальством и с местным населением. И в общем-то в письмах более пожилых солдат мы постоянно видим такие советы, как семье жить.

Рядовой Шварцман, погибший в конце 1942 года под Воронежем, своей жене в целой серии писем постоянно говорит, видимо, считая её не очень приспособленный к бытовым трудностям: «Тебе необходимо связаться с каким-нибудь южным облоно, –его жена была педагогом по образованию, – получить назначение, приступить к работе, систематически заготовляй пищу на зиму. Раиса, сейчас нельзя быть беспечной». Это действительно постоянное выяснения, как сегодня бы мы сказали, повседневной жизни и выживаемости родных в эвакуации. Кстати, зачастую в этой переписке с фронта мы видим и довольно резкие отзывы – то есть, когда родные жаловались, что местные власти, например, не оказывают им помощь, – то была и такая практика. Во-первых, фронтовики обращались, сначала вежливо, к местным властям с просьбой оказать помощь семье фронтовика, но были даже коллективные письма, когда группа однополчан или командование воинской части обращалось с предупреждением, что мы примем меры и не оставим вопрос, вы должны помочь семье нашего товарища, нашего однополчанина. А тем более были случаи, когда жалобы поступали и от тех, кто был списан по ранению, по инвалидности. И вот, конечно, как могли фронтовики пытались бороться с этими негативными явлениями в тылу. В общем-то, можно встретить даже такие резкие заявления, что, если этот (сейчас не важна фамилия) начальник чего-то там тебе не поможет, пишет один фронтовик своей жене, передай, что «я вернусь с фронта с оружием, и с ним разберусь». Конечно, письма с фронта также содержит очень много информации, повторяю, о судьбах евреев на оккупированных и уже освобождённых территориях, о судьбах погибших родных и близких. Собственно, зачастую фронтовики были первыми, кто узнавал о том, как трагически сложились судьбы их родных, близких, соседей и друзей.

А вот письма друзей и коллег, соседей, переписка, которая тоже   отложилась в семейных комплексах документов – эти письма позволяют осмыслить и практику общения, взаимопомощи, досуга, бытовавшую во время войны. Кстати, немало сведений содержат письма и о негативных проявлениях жизни советских граждан военного времени – тут и спекуляции, и мародёрство, и пьянство. К сожалению, все это имело место быть, и давайте попытаемся быть объективными.

И, разумеется, есть очень много писем из советского тыла о том, как местные жители, принимавшие эвакуированных и беженцев оказывали им помощь. Действительно, порой делились последним куском. Но в письмах нашли своё отражение такие проблемы как, в общем, непонимание между населением какой-нибудь российской глубинки, где-то в Сибири или на Урале, привыкшим жить по своим привычкам и условиям, а тут им приходится принимать приехавших из Киева, Минска, Ленинграда, Москвы, Ростова, – в общем, почти столичные жители со своими привычками и даже со своим менталитетом.  Я помню одно письмо эвакуированных из Минска. Одна минчанка пишет другой минчанке, выясняя, кто куда эвакуирован, как установить между собой связь. И она жалуется, что «попала я не в самый удачный район, Сталинградская область, население такое суровое, жёсткое, казачество, относятся они к нам довольно, – она сказала, – недоброжелательно». Я не хочу никого обижать и заранее прошу прощения, но есть и более резкие отзывы из писем советского тыла. Зачастую эти письма написаны, кстати, на идиш, чтобы, видимо, немножко смягчить восприятие посторонними лицами. Или совсем остаться непонятными для посторонних.  Я очень хорошо помню письма, довольно резкие письма из Северного Казахстана, где семья, пожилые люди явно были недовольны, что их отправили в эвакуацию в эти края. Они прямо писали своим родным и выясняли вопрос, как бы нам перебраться туда, куда попали вы, кажется, в Томск. А здесь у нас Северный Казахстан, живём мы среди, почти цитирую, жуликов, воров, сосланных сюда преступников. В общем, мы должны понимать, что люди часто не могли понять масштабов трагедии и проблем эвакуации, и возможно, они полагали, что им могли бы подобрать более удачное место для жизни в эвакуации. Но уж как получилось- так получилось, тем не менее все это осталось, как-то зафиксировано в письмах.

Вообще письма из советского тыла в основном написаны, конечно, женщинами – это матери, жены, дочери, сестры фронтовиков. Мужчин вообще все были на фронте, и в тыловой переписке принимали участие только старики, инвалиды, вернувшиеся домой и лечившихся в госпиталях, раненые, солдаты запасных частей. Вот они как раз оставили очень интересные наблюдения, сравнивая жизнь на фронте, в тылу и на освобождённых территориях. Кстати, именно такая   внутренняя, тыловая переписка казалась наименее подверженной цензуре. Если говорить именно об отношении к евреям – да, встречаются, конечно письма, где мы можем понять, что речь идёт о том, что в эвакуации еврейскому населению было нелегко.  Что какой-то тыловой антисемитизм, привнесённый, кстати, в значительной степени тоже массами эвакуированных и нацистской пропагандой, которая, увы, проникала и в тыловые районы Советского Союза, он, этот антисемитизм, сказывался.  Хотя не стоит возводить его в абсолют. Я прекрасно помню переписку, которую я читал в биробиджанском архиве, о том, что там, вернувшийся домой воин-инвалид жалуется, что его не обеспечивают дровами, что местные власти Биробиджанской автономной области относятся к нему совершенно   безразлично. Он писал и жаловался, и, в частности, его товарищи, о чем я говорил выше, фронтовики, они тоже написали такое, в общем-то, гневное письмо о том, что   когда, наконец, вы окажете помощь нашему пострадавшему другу.

Большой интерес вызывают источники, которые передают нюансы межличностных коммуникаций в еврейских семьях: предпочтения в пище, бытовые вопросы. Тут очень много рефлексии по поводу положения своего народа и особенностей выстраивания взаимоотношений с другими. Но это чаще нашло своё отражение в дневниках, которые все-таки писали не для широкого чтения, а скорее для себя.  Молодой человек, его фамилия Садовский, которому удалось покинуть Минск   буквально в первые о часы войны, провёл два года в эвакуации в Башкирии, деревне. Потом   он ушёл на фронт, погиб в 1943 г… В его дневнике периода жизни в эвакуации без прикрас описано   все- с каким антисемитизмом, с каким ужасным отношением к нему,  как эвакуированному, и как к еврею он столкнулся в глухой башкирской деревне. И насколько его шокировали вообще бытовые условия, жизнь, повседневная жизнь этой деревни – то, о чем я говорил выше. Все-таки Минск – столица союзной республики, а тут его забросило в какую-то глухомань, где он, естественно, был белой вороной. Все это нашло отражение в его дневнике. Конечно, субъективные моменты нельзя не учитывать, но тем не менее это все представляет очень большой интерес.

Очень значительное место в переписке фронтовиков уделено общению со своими детьми разных возрастов. Собственно, другой возможности общения не было.

И вот тут мы можем подумать и собрать информацию об отцовстве военного времени, о каких-то воспитательных практиках и формах помощи родным, которую стремились оказать находившиеся на фронте мужчины. Причем это ведь   надо учитывать, что такая переписка могла оборваться в любой момент. Опять же, как пишет один фронтовик: «Если ты и запоздаешь со своим письмом ко мне, то адресат может быть убит в худшем случае, а в лучшем случае ранен и окажется совершенно в другой воинской части».

В значительной степени, мы можем отдельно, в перспективе, наверное, выделить переписку отцов и сыновей, или, выражаясь современным языком, «отцы и дети военной поры». Это отдельная переписка находившихся на фронтах отцов, старших братьев, со своими младшими братьями, со своими детьми; это стремление показать мальчику, подростку, что в условиях военного времени, где-то там в эвакуации, они уже взрослые. Они уже не только работают где-то в колхозе или на оборонном предприятии, но они несут ответственность за всю семью: другого мужчины у вас в доме уже нет.

Я имею в виду этот вот перечисленный спектр переписки. Конечно, тут за 15–20 минут все не рассказываешь. Представляет интерес. как наименее   подверженный цензуре, весь этот комплекс переписки, для изучения целого ряда аспектов истории Второй Мировой войны. Эта и   история Холокоста, потому что там остались свидетельства, в этой переписке, о погибших родных и близких, которые, больше нигде не зафиксированы, или там есть зачастую подробности, которые люди получили по горячим следам, из только-только что освобождённого района. Туда ещё не прибыли никакие комиссии, никакие   ЧГК, расследования преступлений нацизма ещё не начались. Это интересно в плане межличностных отношений. Это интересно в плане, действительно, изучения отношений к евреям и вообще межнациональных отношений в разных регионах Советского Союза. Кстати, есть ведь люди, которые не вернулись из эвакуации, остались жить там.

Интересна и   военная повседневность, которая вообще представляет интерес для широкого круга исследователей, и в России   и за рубежом. В принципе, я хочу сказать, что и Центр «Холокост» и все наши коллеги, мы не собираемся останавливаться. У людей ещё масса материалов лежит дома, на чердаках и антресолях, это из разных стран, не только постсоветского пространства. Мы продолжаем получать материалы и их изучать. Мы всегда готовы поделиться какими-то нашими материалами, нашими сборниками или какими-то копиями документов со всеми, кто заинтересован, разумеется. А сегодня ещё интересно также сопоставить, когда есть возможность, переписку той эпохи с воспоминаниями тех, кто дожил до наших дней – как одни и те же события они описывают уже спустя пятьдесят, шестьдесят, почти восемьдесят лет. То есть, тут я хочу сказать, что есть очень много интересных направлений для исследования. Спасибо, наверное это все, что я хотел сказать.

Обсуждения после выступления:

Игорь Коган:

У меня вопрос или небольшая ремарка.  Дело в том, что я не знаю, если вас это интересует. У меня сохранилась переписка с моим дедом, двадцать четыре открытки. Первая послана в конце июля 1941, и последнее 6 октября 1941, буквально за несколько дней до того как немцы перекрыли Перекопский перешеек. Если она вас заинтересует, то, во-первых, частично она опубликована на нашем сайте «Эвакуация», а полностью она у меня сканирована, и я могу её прислать.

Л.Т.:

Конечно да. Безусловно, присылайте эти открытки и подробности.

Игорь Коган:

И кроме того, опять-таки, это рекомендация для всех: по этому поводу у меня, кстати, есть статья, которая опубликована на нашем сайте «Эвакуация».

Л.Т.:

Я тоже периодически посещаю Ваш сайт «Эвакуация». Очень хороший сайт, разумеется. Конечно, присылайте эти письма, потому что у нас, можно сказать, сформировались отдельные региональные направления переписки: Белоруссия, Восточная, Западная Украина, Крым, Северный Кавказ, Псковщина, Новгородчина – мы можем уже разделять собранную нами переписку в определённом региональном аспекте.