Живу я в Иерусалиме. Я председатель Иерусалимского объединения выживших в катастрофе. Сегодня в нашей организации насчитывается более 1000 человек, средний возраст в нашей организации — 87 лет. Мы сегодня живая история нашего государства.

Я бы мог много рассказывать о сегодняшнем дне, но я хочу рассказать мои личные воспоминания о днях, проведенных на оккупированной территории.

Немцы захватили Ростов 21 ноября 1941 года, то есть через 5 месяцев после начала войны, и это было для нас очень неожиданно.  Сдали Ростов без боя, они вошли к нам с музыкой, вошли две группы: одна – немцы и одна – румыны. Вошли как к себе домой. Мы, евреи, не знали, что будет и как будет, мы что-то слышали, что-то знали, но мы не собирались сдаваться. Оказавшись на оккупированной территории мы решили спасаться, а не идти на смерть. Уже на второй день немцы издали приказ, по которому был организован «жидовский совет» и были утверждены законы, по которым за любую провинность был расстрел. Расстрел за то, что не пришли регистрироваться, за то, что не надели на себя желтую звезду на синем фоне,

за все – за все был расстрел.  Мы не пошли регистрироваться, мы не пошли на сборный пункт, хотя я видел как группа евреев во главе с раввином шли на сборный пункт. Я не понимал, что с ними будет и как будет, я спрашивал у матери: а почему мы не пошли? Мне мама сказала, что мы должны молчать, никому не говорить, что мы евреи, и чтобы выжить мы должны молчать и скрываться. Я это усвоил, и мы были очень тихо, ждали своей гибели, и на второй день к нам в квартиру добрые соседи привели фашистского офицера с двумя солдатами, и у нас в это время жили много соседей с четвертого этажа, они боялись бомбежки, и мы разрешили им у нас жить.  У нас была большая квартира на первом этаже, у нас было место, и мы разрешили им жить у нас, нашим соседям, и к нам привели офицера, и мальчик, который знал немецкий язык, соседка его учила, он на немецком языке сказал офицеру, что здесь нет евреев. Женщина, которая привела, она немецкого языка не знала,  она не могла ничего ему сказать, но в это время, пока мальчик разговаривал о чем-то,  что-то он ему говорил, мы в это время убежали через черный ход, убежали и спрятались у себя в сарае. Сарай был под нами, под домом, у каждой квартиры был свой сарай, и в нашем сарае хранилась огромная вывеска: «Ремонт часов». До революции дедушка и бабушка жили на главной улице, имели свой двухэтажный дом и имели там две мастерские – евреям в России разрешалось жить в городах ремесленникам, они были оба ремесленники, он ремонтировал часы и мелкие ювелирные изделия, а бабушка – белошвейка, они шили там всякое белье и вышивали на нем.  И эта вывеска была толстая, тяжелая деревянная доска, обшита тонким металлом, и на ней были нарисованы часы и написано «Ремонт часов».  И вот эта вывеска, она очень мешала там нам, но она уже там была – огромная доска, она даже не вмещалась ни лежа, ни стоя, она была полулежа. И вот под этой доской мы спрятались – положили там все тряпки, которые были (было холодно, это ноябрь месяц был), и мы вот под этой доской там лежали. На третий день к нам еще раз добрые соседи привели немцев-фашистов, они пришли большой группой, нашли наш сарай, взломали дверь, кричали, стреляли из автоматов очередями, но мы лежали под этой доской и хламом всяких старых вещей, и мы молчали. Так мы спаслись второй раз. Два раза мы чудом спаслись от расстрела. После этого мы боялись всех. То есть мы боялись у соседей попросить еду, мы боялись выходить, мы всего боялись.  Единственное что в этом подвале было – там была вода, там был туалет и вода – общий, общественный туалет и общественная вода.  Но все было без света, потому что мы порвали провода. Так мы выжили.

Первая оккупация Ростова была девять дней. Девять дней мы голодали, пили воду, голодали, и все, что только можно было съесть, мы съели. Выжили. И когда через 9 дней наших страданий 29 ноября Ростов освободили, и мы вылезли из своего сарая. Соседи удивлялись, что мы живы, все нас давно уже похоронили, уже наши вещи начали делить, но тут мы появились, все как-то нам радовались, что мы живые, и мы какое-то еще время жили в Ростове, но когда мы увидели, что Ростов опять окружают, мы хотели эвакуироваться, но комендант Ростова – мне запомнилось, фамилия его была Борщ, – он издал приказ, что он выпустит из города только тех, кто отработает какое-то количество часов на рытье окопов, а у нас не было никого мужчин, были женщины и маленькие дети. И мы собрались, евреи, собрали деньги и заказали машину, полуторку, в то время это была самая большая грузовая машина, и водитель

согласился нас вести только ночью, чтоб тихо мы выехали, и сказал: никаких вещей не брать, только документы, деньги и одежду, что на нас, и сказал нам, чтобы мы сшили тент, чтобы был белый огромный тент, а на крыше в середине чтобы был большой красный крест.  Наши женщины сшили этот тент, и мы на его грузовую машину одели этот тент. Ночью мы сели в битком набитую евреями машину и тихо покинули город. Утром, когда мы уже ехали по степи, появились фашистские самолеты. Водитель закричал, чтобы все выпрыгнули из машины и разбегались в разные стороны. Бомба случайно попала прямо в красный крест. От машины ничего не осталось. А все наши документы, ценности и вещи которые мы сняли, сгорели вместе с машиной.

Дальше мы бежали кто как мог. Я плохо помню наш дальнейший путь. Помню только, что мы голодали и никто нас не встречал с хлебом и солью.

…Мы поменяли все что у нас было, и каким-то образом мы добрались до города Фрунзе, где тоже нас никто не встречал хлебом-солью.  Нам сдали сарай с глиняным полом. Мы принесли с поля солому, положили солому и спали все вот на этой соломе в этом сарае – это то, какую квартиру мы снимали в городе Фрунзе и платили большие деньги.

Я был маленький мальчик, я нашел в сарае большой медный чайник, очистил его и торговал водой на базаре, кричал «кому вода холодная, водопроводная», хотя водопровода там не было, мы воду черпали из арыков. Я еще могу много рассказывать, много. Я помню, как мы делали катушки из навоза, который собирали на улице, когда проходили стада коров и лошадей – перемешанное с пылью угольной это называлось штыб, – и как эти катушки спасли нас. Мы эти катушки продавали хозяевам и оплачивали квартирную плату, и продав эти катушки мы уехали в Ростов обратно.

Помню, как мать вручную – она была оптик по образованию, ремесленник – она вручную на камне точила стекла…

У меня очень много есть воспоминаний, но я сказал главное: мы чудом выжили три раза, нас пытались три раза убить…