Почти четыре тысячи евреев проживало перед войной в БАССР. Старшее поколение придерживалось традиций: справляли религиозные празд­ники, готовили традиционные кошерные блюда, женщины не работали, занимались хозяйством. Жили скромно, но достойно.

С началом Великой Отечественной войны в Башкирию было эвакуировано более 100 промышленных предприятий, научные учреждения, вузы и научно-исследовательские институты, вместе с которыми здесь оказались тысячи людей, цвет научной, культурной и технической интеллигенции. Республика приняла и разместила свыше 278 тысяч беженцев.

В этом огромном людском потоке евреи составляли значительный процент, и за несколько первых военных месяцев численность еврейского населения республики увеличилась в разы. Только в Уфу за 1941–42 гг. прибыло 104 тыс. эвакуированных. Если по переписи 1939 г. здесь насчитывалось 250 тыс. человек, то к началу 1945 г. — 382 тыс. вместе с Черниковском, городом-спутником, построенным на месте деревни Черниковка. Башкирия стала за несколько месяцев большим промышленным и культурным центром.

Первую группу эвакуированных составили руководители производства, инженерно-технические работники, рабочие высокой квалификации, прибывшие вместе со своими предприятиями, а также представители научной и творческой интеллигенции (члены Союза писателей, Академии наук Украины), среди которых было много евреев. Это были образованные, в большинстве своем достаточно ассимилированные и не соблюдавшие еврейских традиций люди. В новых условиях они продолжали заниматься своей работой, получили приличное жилье в благоустроенных квартирах, пайки.

По Башкирскому обкому КПСС на 1 января 1942 г. состояло 1548 евреев-членов партии и 350 кандидатов, всего 1898 человек (по Уфимскому горкому соответственно — 733 и 163). Евреи-коммунисты были направлены во все районы республики[1].

За короткий срок вместе с другими эвакуированными они сумели наладить производство, организовать строительство и изыскательские исследования, научную и пропагандистскую работу, развернуть госпитали для раненых и больных воинов.

Одним из организаторов эвакуации научных учреждений АН Украины был профессор Илья Хризман. Академики И.Г. Гольденберг, С.А. Берзон из АН УССР работали по созданию новых строительных материалов[2].

Директор Уфимского механического завода Б. А. Волынец входил в Комитет обороны страны.

Израиль Болотовский, начальник цеха Рыбинского авиационного завода, сумел за короткий срок организовать эвакуацию завода в Уфу. Когда немцы объявили об уничтожении крупнейшего авиазавода, ни одного станка и ни одного работника там уже не было. И.А. Болотовский долгое время заведовал кафедрой авиационного института, был награжден орденом «Знак Почета».

В Стерлитамак был эвакуирован Одесский станкостроительный завод им. Ленина, выполнявший задания правительства по выпуску специальных агрегатных станков для оборонной промышленности.

Начальник инструментального цеха Иона Мармер в 1940 году был отправлен из Одессы в Швейцарию за станком, которого тогда не было в СССР. Несколько месяцев он пробирался через Европу, бережно сохраняя драгоценные детали. А вскоре в Стерлитамаке  был впервые в стране запущен в производство сверхточный станок.

Среди заводчан, удостоенных в конце войны высоких правительственных наград, было шестеро евреев.

Государственных наград были также удостоены: еврейский писатель Давид Гофштейн, председатель Президиума Уфимского горпромсоюза А.Я. Ихельман и многие другие.

В Уфе выступали с концертами заслуженный артист УССР А. Сонц и известная еврейская певица Анна Гузик. Продолжала работать Лина По (Полина Горенштейн), ослепшая балерина, ставшая скульптором. Некоторое время находился в Башкирии выдающийся художник Роберт Фальк. Эвакуировался в Уфу и друг Амедео Модильяни, 70-летний художник Яков Хаст, молодость которого прошла в Париже, где он закончил Академию изящных искусств,

Артисты Ленинградской еврейской оперетты в клубе Карла Маркса (ныне Дом офицеров) показывали спектакль «А хасане он клезмер» («Женитьба музыканта»).

Были эвакуированы из Киева писатель Натан Рыбак, филолог Марк Плисецкий и выдающийся фольклорист Моисей Береговский, в годы войны изучавший башкирскую народную инструментальную музыку.

Писатель Яков Городской создал много произведений о Башкирии и переводов башкирских авторов, Елена Ильина перевела сборники стихов башкирских поэтов «С отвагой в сердце». Профессор Зейлигер доставил из Одессы в Уфу более 300 экспонатов музеев русского, украинского, западноевропейского искусства.

В поселке Давлеканово поселили ленинградцев, среди них было немало ученых.

В годы войны в республике были развернуты эвакогоспитали, через которые прошло около 250 тысяч раненых и больных. Среди 50 профессоров и доцентов, постоянно консультировавших в госпиталях, было немало евреев.

В Уфе разместились военные училища, в которых преподавали опытные командиры, в том числе евреи.

Образ жизни, язык, менталитет ничем не отличали этих людей от коллег других национальностей. По окончании войны многие из них, особенно москвичи, ленинградцы, киевляне, вернулись домой.

Из западных областей СССР, а также Москвы, Ленинграда днем и ночью под огнем противника шли эшелоны, увозя на восток беженцев-стариков, женщин и детей. Их воспоминания помогают представить, как все это было. Путь был долог, полон опасностей. Матери во время бомбежек закрывали детей своими телами, как Елизавета Вайн-Кантерман, потерявшая мужа, погибшего вместе с ранеными на пароходе «Армения».

Моя мама, Чара Фридман, эвакуировавшаяся с семьей из Украины, вспоминала: «По дороге часто встречались разбомбленные поезда. Крики, плач, стоны… Было жарко и душно. Во многих городах не удавалось остановиться, т.к. им говорили, что «город будет сдан». На 19-й день пути местность стала холмистой, на вокзале за окном появились старики с остроконечными седыми бородами, послышалась незнакомая речь. Эта была Уфа…

Здесь и остановились.

Поселили 8 человек в одной комнате в двухэтажном бревенчатом доме по адресу ул. Сталина, 17».

Когда хоронили дедушку, мама поклонилась и произнесла слова благодарности дому, ставшему для ее семьи родным.

Чара, ее брат и сестра продолжили в Уфе учебу. Заболев туберкулезом, она получала дополнительное питание. Бабушка каждое утро встречала почтальона, какую весточку он принесет. Ждала сына даже после того, как закончилась война.

На Уфимском вокзале, на маленьких станциях беженцев встречали толпы людей разных национальностей. Они приводили приезжих, голодных, оборванных, завшивленных к себе домой, кормили, ухаживали за ними, помогали найти работу, поддерживали морально. Архивные данные дают лишь приблизительное представление о том, сколько было беженцев. Не учитывались дети. Тем не менее, в списках эвакуированных из прифронтовой полосы и прибывших в Уфу в первые месяцы войны, евреи составили 50,8 %[3].

Улицы «штетла», небольшого района вокруг синагоги, где с конца XIX века селились евреи и вели привычный образ жизни, говорили на идиш, приняли на себя основной поток беженцев. Выросшие в бывшей черте оседлости, окончившие в довоенные годы еврейские школы и техникумы, они привнесли с собой дух местечек, язык, традиции. Многие из них остались жить здесь после войны. Согласно переписи населения 1959 г. число евреев составляло свыше семи тысяч человек. Идиш звучал на уфимских улицах до конца 1960-х годов.

Беженцев расселяли по общежитиям, коммуналкам, частным квартирам, многих — в селах и деревнях.

В Уфе, в семьях эвакуированных евреев, родились писатели Сергей Довлатов, Людмила Улицкая, выдающийся скрипач и дирижер Владимир Спиваков, чей отец приехал с фронта после ранения. Среди эвакуированных было немало учителей, воспитателей, оказавших заметное влияние на культуру села. Они устраивали концерты, вечера отдыха, организовывали хор, читали лекции. Здоровый образ жизни, система воспитания детей, крепость семейных устоев становились образцом для подражания.

Эвакуированные и беженцы активно включались в жизнь республики, ставшей для многих из них второй родиной. Ветераны труда вспоминают, что на нескольких заводах были «еврейские» цеха, где работали практически одни евреи. К станку вставали 15–16-летние ребята и люди преклонного возраста.

Находилась работа и для тех, кто не имел специальности. Так, в эвакуированных из Киева мастерских Главпромстроя НКВД трудились домохозяйки, подростки.

Хлебные карточки с максимальной нормой хлеба — 800 г. были лучшим материальным вознаграждением, а голубые шинели немецких офицеров — премией передовикам производства.

Значительное увеличение населения не могло не вызвать определенные сложности и недовольство отдельных местных жителей, которых «уплотняли», подскочили цены на рынке, зимой 1941–42 гг. голодающим людям приходилось сутками стоять на морозе за пайком хлеба. Впрочем, так было повсюду. К чести наших сограждан, большинство из них поняло беду людей, потерявших на оккупированных территориях все: близких и кров.

 

Было бы неверным игнорировать тот факт, что война вызвала всплеск антисемитизма не только на оккупированных территориях, но и в глубоком советском тылу. Хранящиеся в архиве общественных объединений РБ документы дают возможность судить о том, каковы были реалии тех лет.

Лектор Л.Е. Якобсон, выступавший в разных районах республики и беседовавший как с местным, так и с эвакуированным населением, обратился в обком партии с докладной запиской «О некоторых явлениях межнациональной розни в БАССР».

Он предлагал усилить пропагандистскую работу, чтение лекций, проведение бесед об антисемитизме, отразить эту тему в печати[4]. С письмом к Первому секретарю обкома партии 23 июля 1942 года обратился Борис Копман, начальник отдела института № 86, позже заместитель ди ректора 210-го завода который сообщал о проявлениях антисемитизма и видел причину в «чьей-то подрывной деятельности и вражеской агитации, а также в наличии элементов, специально занимающихся этим». В рапорте о состоянии воспитательной работы в школах было отмечено, что «почти ежедневно в мужских школах имеют место случаи драк, проявления антисемитизма, хулиганства»[5].

Нам не удалось найти документы, позволяющие судить о принятых руководством республики мерах по пресечению подобных высказываний и действий.

Первым секретарем Башкирского обкома КПСС был в 1942–1943 гг. участник Гражданской войны Семен Задионченко (Шимон Борухович Задиончик), прибывший в Уфу с Рыбинским моторостроительным заводом. Возможно, он считал, что не следует фиксировать на этих фактах внимание и предпринимать какие-либо меры репрессивного характера, дабы не «подлить масла в огонь».

Начало политики государственного антисемитизма пришлось именно на годы войны. Замалчивались факты геноцида еврейского населения на оккупированных территориях (такая информация перед началом войны и в первые ее месяцы могла спасти жизнь сотням тысяч евреев, помнивших толерантных немцев Первой Мировой войны), замалчивались и подвиги евреев, командиров и бойцов на фронтах Великой Отечественной, тормозилось их награждение, зачастую в наградных документах указывалась иная национальность.

Часть людей ухудшение условий жизни связывала с евреями. Под влиянием пропаганды они считали, что Гитлер ведет войну только против евреев, что на фронтах их мало, нет на передовых. Не нужно забывать об антисемитских «традициях» в отдельных населенных пунктах, где попытки погрома были и в 1905, и во время Гражданской войны, хотя жертв не было и сколько-нибудь серьезного ущерба они не причинили.

В мае 2005 года нами было проведено интервьюирование 55 жителей г. Уфы в возрасте от 72 до 86 лет, евреев по национальности, живших в военные годы в БАССР, о проявлениях антисемитизма в Башкирии во время Великой Отечественной войны.

33 респондента (60%) ответили отрицательно. 22 человека (40%) отметили проявления антисемитизма, сводившиеся к обзыванию «жидом/жидовкой» или «жидовской мордой», пении антисемитских песенок.

В целом же атмосфера во время войны оценивалась как вполне доброжелательная и все, без исключения, респонденты выражали благодарность республике, приютившей их, давшей возможность выжить в суровые военные годы.

Отвоевав, приехали сюда, к своим семьям, фронтовики, бывшие узники гетто, которым было слишком тяжело оставаться там, где все напоминало о пережитом.

Судьбы большинства эвакуированных и их потомков сложились в большинстве случаев благополучно: проблем с получением образования, трудоустройством, характерных для городов бывшей черты оседлости, здесь не было.

***

Таким образом, миграционная волна 1941–42  гг. вызвала:

1. Рост численности населения республики в целом и в десятки раз увеличение еврейской диаспоры.
2. Изменение национального и социального состава жителей республики.
3. Сдерживание ассимиляционных процессов среди еврейского населения.
4. Рост антисемитских настроений в советском тылу.

 

[1]ЦГОО РБ. Ф. П -122. Оп-22. Д. 288

[2] Документы мужества и героизма (Башкирия в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.). Документы, материалы. Башкирское книжное издательство. Уфа, 1980.

[3] ЦГИА РБ. Ф. Р-1. Оп. 2. Д. 849.

[4]ЦГОО РБ. Ф. П-122. Оп. 21. Д. 23. С. 184–186.

[5] ЦГОО РБ. Ф. П-122. Оп. 21. Д. 23. С. 194.

Эмма Шкурко