В годы Второй мировой войны снабжение армии было приоритетной задачей для советского руководства. После потери главных зерновых районов страны в результате немецкой оккупации продовольственные ресурсы существенно сократились. Это привело к резкому снижению потребления продуктов в тылу.

С началом войны резко сократилось производство продуктов питания: мяса — в 2.5 раза, сахара — в 8 раз, хлеба — в 2 раза.

Была постепенно введена карточная система распределения продовольствия. В июле 1941 г. это произошло в Москве и Ленинграде. К концу августа карточная система распределения хлеба, сахара и конфет распространилась почти на все города. С ноября 1941 г. в 43 городах и посёлках распределялись по карточкам мясные и рыбные продукты, жиры, крупа, макаронные изделия.

Главным предметом нормированного распределения был хлеб. Он выдавался ежедневно и его нельзя было заменять на другие продукты.

Карточная система серьёзно ограничивала доступ населения к продовольственному снабжению, но обеспечивала получение минимальной фиксированной нормы. Промышленные города снабжались лучше других городов, где по карточкам выдавался лишь хлеб и сахар.

Согласно установленным нормам снабжения рабочие 1-й категории (работники ведущих отраслей производства: оборонной, угольной, нефтяной промышленности, чёрной и цветной металлургии, строительства, транспорта и ряда других отраслей) получали на одного человека в день хлеба — 800 г., сахара и кондитерских изделий на одного человека в месяц — 800 г.; служащие соответственно 500 г. и 600 г.; иждивенцы — 400 г. и 400 г.; дети до 12 лет — 400 г. и 600 г. Рабочие 2-й категории (рабочие и служащие других отраслей народного хозяйства, остальное городское население) получали на одного человека в день хлеба 600 г., сахара и кондитерских изделий на одного человека  в месяц 600 г.; служащие — 400 г. и 600 г.; иждивенцы — 400 г. и 400 г.; дети до 12 лет — 400 г. и 400 г. Помимо этого, отдельные предприятия могли быть отнесены к снабжению по повышенным и особо повышенным нормам.

Для рабочих двумя важнейшими источниками получения питания были продукты, выдаваемые по карточкам и обеды в фабричных столовых.

Карточная система, как правило, не распространялась на сельскую местность. Хлеб и ряд других продуктов по мере возможности выделялись учителям, медработникам, специалистам   сельского хозяйства, инвалидам войны и эвакуированным. Таким образом, в сельской местности эвакуированные выделялись в отдельную категорию при снабжении продуктами питания. Согласно приказу Наркомпродторга СССР от 24 декабря 1942 г. «О порядке снабжения хлебом в сельской местности» продукты через райпотребсоюзы и сельпо должны были направляться эвакуированному населению, но эта помощь зачастую не поступала или задерживалась.

Для эвакуированных в сельские районы, как правило, существовала норма выдачи хлеба 400 г. в день на человека.

Всё эвакуированное население было разделено по признаку общественной полезности на четыре категории снабжения: рабочие, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет. Лучше всего снабжались рабочие. К этой же категории были отнесены эвакуированные семьи командно-политического состава Красной армии, флота и НКВД, партийные и советские работники. В зависимости от категории нормы снабжения были следующими: от 200 до 1.000 г хлеба в день; от 200 до 4.500 г. мяса и рыбы в месяц, от 150 до 2.000 г. жиров, от 200 до 900 г. сахара и кондитерских изделий в месяц. Фактически даже эвакуированные семьи начальствующего состава испытывали затруднения в получении таких продуктов питания как картофель, крупа, соль.

Осенью 1943 г. нормы снабжения хлебом были сокращены для оказания помощи населению освобождённых районов. С 21 ноября 1943 г. рабочие стали получать по карточкам 500–700 г.; служащие — 400–500  г.; иждивенцы и дети — 300 г.

Нормы выдачи продуктов часто сокращались из-за перебоев в снабжении. Например, в Курганской области в феврале 1943 г. выдавалось по 300 г. хлеба работавшим и по 200 г. иждивенцам. Во многих районах Чкаловской области длительное время хлеб беженцам вообще не выдавался.

В наиболее бедственном положении часто оказывались эвакуированные женщины с маленькими детьми. Вот что писала эвакуированная из Москвы В. Беляева, проживавшая в г. Фрунзе, на имя секретаря ЦК Компартии Киргизии Вагова в августе 1942 г.:

«В 1941 г. я эвакуировалась из Москвы, имею двух детей 9 и 1.5 лет. Муж с июля 1942 г. на фронте… Получаю по аттестату 750 рублей и это всё, кроме 400 г. хлеба и одного обеда в сутки (вода с тремя лапшинками). В столовой военторга я ничего больше не получаю по твёрдым ценам. Самый минимум необходимый для грудного ребёнка – манная крупа, сахар, молоко, не говоря уже об овощах и фруктах, я не в состоянии купить на рынке. Дети много месяцев не видят масло и сахар. Продано всё, что было взято с собой. Я обносилась, хожу по городу босиком, не взирая на стыд».

Эвакуированная Ягудина, проживавшая на руднике Кок-Янгак Джалал-Абадской области, писала на имя секретаря ЦК Компартии Киргизии Вагова в июне 1942 г.:

«Я имею троих детей, старший — 9 лет, младшим – 4 и 2 года … сама служащая, муж на фронте — командир. И вот мне нечем кормить ребят, ни в столовой, ни на карточку продуктовую – детям ничего не дают, на рынке нет даже картофеля… Никакой крупы, ничего нет, чем же их кормить?».

Эвакуированная из Киева Лидия Коган из поселка Кант Фрунзенской области жаловалась в ЦК Компартии Киргизии в январе 1944 г.:

«Я, жена погибшего на фронте, живу в крайне плохом положении, совершенно раздетая, босая. Сама я инвалид второй группы, получаю пенсию 141 рубль. Имею больного ребенка и также раздетого. Кроме того, имеется сестра несовершеннолетняя и также совершенно раздетая. В продуктах питания совершенно голодаем, живем без квартиры в проходной комнате 4-х квадратных метров».

В сельской местности по некоторым оценкам оплата труда в 1942–1943  гг. в среднем обеспечивала каждому члену семьи примерно стакан зерна и одну картофелину в день, а потребность в овощах удовлетворяла лишь на 15-20%.

О бедственном положении беженцев, размещённых в сельской местности, можно прочитать в многочисленных архивных документах. Так, эвакуированные из Ленинграда в Омскую область жёны командиров РККА писали на фронт своим мужьям:

«Мы находимся в тяжёлом, критическом положении, с продуктами дело обстоит скверно, в магазине здесь ничего нет, а из области нам ничего не высылают. В колхозе дают только картофель по 0.5 кг на трудодень, молоко детям не дают, а недавно прекратили выдачу хлеба. Сидим без хлеба и без денег. Обречены с детьми на голодную смерть».

В докладной записке Тутаевского райисполкома в Ярославский облисполком от 2 июня 1942 г. сообщалось:

«Считаю необходимым доложить, что, несмотря на прямые указания выдавать эвакуированным по 600 гр. хлеба в день, мы до сих пор даём только по 400 гр. …  Имеются случаи, когда люди от систематического голодания опухали. Есть факты, когда эвакуированная из Ленинграда Комарова ловит кошек и употребляет их в пищу. У значительной части эвакуированных, кроме выдаваемого хлеба, никаких других продуктов нет и купить их невозможно. Молоко с колхозных ферм мы давать не можем, а колхозники за деньги не продают. Картофеля в районе совершенно нет».

В записке о положении эвакуированных в Пречистинском районе Ярославской области от января 1943 г. отмечалось:

«С питанием по нашему району дело обстоит плохо, так как кроме 400 гр. хлеба в  декабре и 300 гр. в январе эваконаселение ничего не видит. До января эвакуированные получали обед в столовой, но в настоящее время обедов нет. Особенно плохо обстоит дело с детьми до 3-х лет, которые гибнут на глазах, которые имеют только хлеб и ничего больше, даже больные…».

Эвакуированные семьи комсостава, проживавшие в селе Покровка, Джети-Огузского района, Иссык-Кульской области жаловались в ЦК Компартии Киргизии в июле 1943 г.:

«Многие из наших семей не имеют аттестатов, так как потеряли связь с мужьями в связи с несколькими эвакуациями, и, конечно, единственным источником существования является выдаваемая норма хлеба 400 гр. на человека. К сожалению, даже этого мы в селе Покровка не получаем, а если и бывает хлеб, то всегда 50 семей остаются ежедневно без хлеба. Кроме того, как система, хлеба не бывает по 5-10 дней в месяц совершенно… Кроме хлеба никакими видами снабжения мы не пользуемся».

В колхозах Фрунзенской области Киргизии эвакуированные нерегулярно получали хлеб в связи с неурожаем 1942 г. В декабре 1942 г.  в колхозах этой республики не смогли обеспечить хлебом 57.000 человек, более половины эвакуированных.

Во время полевых работ хлеб выдавался авансом в счёт трудодней. Однако при пересчёте эвакуированные часто оставались ещё должны колхозу. Многие семьи с детьми оставались без хлеба, заработав при этом несколько сот трудодней. Иногда эвакуированные снимались с обеспечения хлебом в сельпо и полностью переводились на обеспечение по заработанным трудодням наравне с местными колхозниками. Например, осенью 1942 г. в Алтайском крае стали исключать из списков на централизованное снабжение хлебом «эвакуированных граждан, способных работать в колхозах, и имеющих возможность заработать достаточное количество хлеба для своего питания».

В некоторых случаях эвакуированные не успевали выработать необходимое количество трудодней для получения минимальной нормы хлеба. Прибывшие в Саратовскую область осенью 1942 г. эвакуированные из Украины, Ленинграда, Сталинграда и Воронежа не успели обеспечить себя огородами и заработать минимальное количество трудодней. Они оказались в очень тяжёлом положении. Некоторые женщины с детьми вынуждены были собирать милостыню.

Среди эвакуированных было много женщин с маленькими детьми. Во многих случаях они не имели возможности отдать детей в детский сад и поэтому не могли выйти на работу. В одном из писем эвакуированная в Алтайский край женщина писала своему мужу на фронт:

«На дочь ничего не дают, несмотря на то, что должны давать по 400 грамм ежедневно. Микояновский паёк не выполняется, не найти концов. Картошку у местных крестьян можно найти только на обмен. Одним словом, обречены на голодовку. Ты бы поговорил с командованием, может они помогут, подействуют на местную власть».

Эвакуированному населению было особенно тяжело, так как оно не располагало собственным подсобным хозяйством. Поэтому людям приходилось менять на продукты свои личные вещи (часы, платья, драгоценности и пр.). Перекупщики скупали эти вещи по низким ценам. В ряде случаев спекуляциями занимались местные руководители.

В редких случаях беженцы могли покупать продукты на рынках. Для большинства из них цены на рынках были недоступны. В Казахстане в начале 1942 г. были следующие цены за килограмм: мука — до 10 рублей, рис — 13–15 рублей, мясо — 20–25 рублей. Литр молока стоил 8–10 рублей. В Саратове с началом войны резко выросли цены на рынках. Стоимость молока выросла до 20–40 рублей за литр. Очень высокими были рыночные цены в Казани. Мясо продавалось по цене до 200 рублей за килограмм, что составляло более трети месячной зарплаты рабочего. Килограмм масла стоил 570 рублей. В начале 1944 г. на рынках Свердловска килограмм картофеля стоил 75 рублей, а мяса — 350 рублей.

Белла Владимирская писала из Самарканда в декабре 1942 г.:

«На рынке у нас можно много кое-чего достать, особенно для детей, но я не хожу туда и цены для меня безразличны: мне всё равно, стоит ли мясо 60 рублей или 90 рублей, хоть так, хоть эдак, оно мне недоступно».

Таким образом, значительную часть времени рацион большинства семей беженцев состоял преимущественно из хлеба и картофеля. Голод и изнурительный труд сильно истощали людей. Многие умирали от авитаминоза и дистрофии.

После урезания снабжения хлебом в ноябре 1943 г. положение эвакуированных ещё более ухудшилось. В редакцию саратовской газеты «Коммунист» поступило в начале 1944 г. много писем от эвакуированных с жалобами на то, что они умирают с голода. Материалах военной цензуры Саратовской области также отражают ужасное положение беженцев. В них постоянно встречаются мысли о голоде, о приближающейся смерти, об отсутствии помощи. Например, женщина из Ершовского района писала мужу:

«Двое маленьких детей высохли и стали похожи на скелеты. Сама я едва хожу от истощения. Дети кричат: «Мама, есть давай!». Смотреть материнскими глазами, как дети умирают голодной смертью ужаснее, чем умереть бойцу на поле брани. Сейчас я питаюсь из помойных ящиков картофельной шелухой».

В самом тяжёлом положении беженцы, поселившиеся в сельских районах РСФСР, оказались в 1943 г. Вышла из строя значительная часть сельскохозяйственной техники, не хватало горючего, из-за плохих погодных условий во многих районах имел место неурожай. Сильно пострадали Урал, Алтайский край, Новосибирская и другие области Сибири. Резко снизилась оплата колхозных трудодней. Животноводческую продукцию колхозы совсем перестали выдавать.

В ряде отдалённых сельских районов Поволжья, Урала и Сибири весной 1943 г. и весной 1944 г. наблюдались случаи трупоедства, людоедства, опухания от голода. В некоторых колхозах Башкирской АССР люди питались корой липы, желудями, использовали в пищу павших животных.

Продовольственное обеспечение в Средней Азии было ещё хуже, чем в Европейской части СССР. Из ряда свидетельств мы знаем, что в Самарканде невозможно было достать хлеб и многие беженцы умирали прямо на улицах. Раввин Нахум Шмериягу Сосонкин вспоминал:

«Выходя на холодные улицы по утрам натыкаешься на опухшие тела умерших от истощения. Они валялись по улицам и никто не торопился их захоронить».

По описанию Беллы Стражас похожей была ситуация в Андижане:

«Я несколько раз ездила в Андижан… Я приезжала утром и видела лежащие на улице трупы, опухшие и посиневшие… С каждым моим приездом в Андижан количество трупов увеличивалось».

О голоде в различных регионах СССР в годы войны свидетельствуют документы секретариата НКВД, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации. Голод был в Казахской и Узбекской ССР, в Татарской и Мордовской АССР, в ряде районов Алтайского края, в Горьковской и Свердловской областях в 1944 г., в Узбекской ССР в 1945 г.

По мнению Дональда Фильцера массовая смертность от голода в тыловых районах СССР стала проявляться не в 1942 г., а только в 1943 г. В 1942 г. умирали от голода новорожденные и старики. В 1943 г. последствия недостаточного питания проявились в полной мере и привели к большому количеству жертв среди взрослого населения страны.

С 1942 г. наметились позитивные сдвиги в питании городского населения. Вводились дополнительные карточки для питания рабочих, занятых на тяжёлых работах, а также беременным женщинам, кормящим матерям, больным; организовывалось питание для детей дошкольного и школьного возраста. С 1943 г. стала поступать продовольственная помощь из-за рубежа.

Для борьбы с голодом среди беженцев важное значение имело развитие подсобных хозяйств эвакуированных предприятий и учреждений, а также коллективных и индивидуальных огородов. Например, в Новосибирской области к концу 1942 г. было 1553 подсобных хозяйства, в Омской области (только в городах) — 564 хозяйства.  В 1943 г.  в Куйбышевской области имелось 306 подсобных хозяйств. За 1942–1944 гг. численность семей, имеющих индивидуальные огороды увеличилась по СССР более чем в три раза.

Таким образом, эвакуированные, организованно прибывшие с промышленными предприятиями и организациями в города, как правило, лучше снабжались продуктами питания, чем беженцы, размещённые в сельских районах. Последние нередко получали лишь небольшое количество хлеба, и длительные периоды времени вынуждены были переносить голод.

Библиография

1. Людские потери СССР в период Второй мировой войны: Сборник статей. Спб., 1995.
2. Каганович А. «Ташкентский фронт»: Еврейские беженцы в советском тылу. М., 2023.
3. Потемкина М. «Выковыренные»: личностное восприятие эвакуации в годы Великой Отечественной войны. Магнитогорск, 2016.
4. СССР во Второй мировой войне: Оккупация. Холокост. Сталинизм / под. ред. О. Будницкого. — М., 2014. С. 196–249.

Вадим Дубсон